Феномен Солженицына - Страница 187
Нельзя сказать, что это открытие заставило отца Александра разочароваться в Солженицыне. Но оно его огорчило. Ведь он совсем было уже поверил, что злокачественная язва идеологии, затронувшая и Достоевского, и Толстого, Солженицына не коснётся. Но оказалось, что и его тоже не минул этот роковой для всех русских гениев «соблазн учительства». Ну, что ж! В конце концов, ни Толстому, ни Достоевскому, ни даже Гоголю этот страшный соблазн не помешал остаться великими художниками. Значит, можно надеяться, что и ему тоже не помешает….
Пятница, 15 ноября 1974
Вчера длинное письмо Никите в связи с письмом ко мне Солженицына. Поделился с Никитой моими волнениями о скольжении С. в сторону «идеологизма» и «доктринерства», непонимания им церковной ситуации и т. д. Кончаю письмо так: «Пишу Вам все это, как думаю и чувствую. Может быть, целиком ошибаюсь и в мыслях, и в чувствах, чему первый буду очень рад. Люблю его так же, даже больше – ибо теперь с какой-то болью за него. Все данное и подаренное им воспринимаю и переживаю так же – как одно из самых радостных, больших, решающих событий даже личной жизни. Ни от одного слова, написанного о нем, не отрекаюсь.(Там же. Стр. 127)
И когда противники этой самой солженицынской идеологии начинают на него нападать, он тотчас же готов кинуться на его защиту:…
Четверг, 12 декабря 1974
…Они не понимают, не хотят понять, что А. И. – явление мировое, первый русский человек после смерти Толстого, дошедший до сознания десятков миллионов. Что рядом с этим фактом реплика или ещё какие-нибудь писульки, в которых А. И. не сумел обуздать силу?.. А они об этом всерьёз… Смешно думать, что реплика имеет хоть какой-либо вес против величия всего его творчества! Мы все ещё не раз будем страдать от несоответствия эмпирического облика А. И. с его историческим значением, его относительной (неизбежно) публицистики с почти безошибочным художественным творчеством…(Там же. Стр. 138)
Но это – наедине с собой.
А публично влезать в эти внутриэмигрантские споры ему не по душе. И если его к этому вынуждают, делает он это крайне неохотно:…
Понедельник, 27 января 1975
Совсем поздно вечером – истерический звонок Юры Штейна и о. Кирилла Фотиева: появилась якобы неслыханно гнусная статья С. Рафальского в НРС против А. И. «Он оголённый, его нужно защитить, это ужас, это восстание всех против него, его добьют… нужно… немедленно…» Я «поддаюсь», соглашаюсь… Утром, однако, все это мне кажется крайне преувеличенным. Сам А. И. только и делает, что наносит оскорбления направо и налево… Надо, мне кажется, не столько «защищать» его, сколько ему сказать и говорить правду… Думаю о своём месте или «роли» во всем этом. Нежелание вмешиваться в эмигрантские споры: это раз. Стремление отстаиватьтолько«трансцендентное»: это два. Отвращение от «лагерей», какие бы они ни были: три. Отстаивать то, что яуслышалв Солженицыне, в его художественном творчестве. Быть совершенно свободным в отношении его идеологии, которая – это очень важно – мне, прежде всего, несозвучна.(Там же. Стр. 147)
И чем дальше, тем острее ощущает он это несозвучие, тем больнее и мучительнее оно для него:…
Воскресенье, 16 февраля 1975
Вчера весь день, не отрываясь, читал – и прочёл – «Телёнка». Впечатление очень сильное, ошеломляющее, и даже с оттенком испуга. С одной стороны – эта стихийная сила, целеустремлённость, полнейшая самоотдача, совпадение жизни и мысли, напор – восхищают… Чувствуешь себя ничтожеством, неспособным к тысячной доле такого подвига… С другой же – пугает этот постоянный расчёт, тактика, присутствие очень холодного и – в первый разтакощущаю – жестокого ума, рассудка, какой-то гениальной «смекалки», какого-то, готов сказать, большевизма наизнанку… Начинаю понимать то, что он мне сказал в последний вечер в Цюрихе, вернее – в горах: «Я – Ленин…» Такие люди действительно побеждают в истории, но незаметно начинает знобить от такого рода победы. Все люди, попадающие в его орбиту, воспринимаются, как пешки одного, страшно напряжённого напора. И это в книге нарастает… Когда на стр. 376 читаю (в связи с самоубийством Воронянской, открывшим шлюзыАрхипелага):«…ни часа, ни даже минуты уныния я не успел испытать в этот раз. Жаль было бедную опрометчивую женщину… Но, достаточно учёный на таких изломах, я в шевелении волос теменных провижу – Божий перст! Это ты! Благодарю за науку!» (что-де приспело время пускатьАрхипелаг),мне страшно делается… Чем дальше – тем сильнее это «кто не со мной, тот против меня», нет – не гордыня, не самолюбование, а какое-то упоение «тотальной войной». Кто не наделен таким же волюнтаризмом – того вон с пути, чтобы не болтался под ногами. С презрением. С гневом. С нетерпимостью. Все это – по ту сторону таланта, все это изумительно, гениально, но – как снаряд, после пролета которого лежат и воют от боли жертвы, даже свои… А почему не поступили, как я, как нужно? Вот и весь вопрос, ответ, объяснение. Ещё по отношению к Твардовскому что-то от «милость к падшим призывал». А больше – нет, нет самой этой тональности, для христианства – центральной, основной, ибо без неё борьба со Злом понемногу впитывает в себя зло (с маленькой буквы) и злобу, для души столь же гибельные. Только расчёт, прицел и пали! Книга эта, конечно, будет иметь огромный успех, прежде всего – своей потрясающей интересностью. Мне же после неё ещё страшнее за него: где же подлинный С.: в «первичной» литературе или вот в этой – «вторичной», и какая к какой ключ? Или же все это от непомерности Зла, с которым он борется и которое действительно захлестывает мир? Но и тогда – оправдывает ли она, эта непомерность, хоть малейшую сдачу ей в тональности? Что нужно, чтобы убить Ленина? Неужели же «ленинство»? Сегодня за Литургией, но ещё весь набитый этим двенадцатичасовым чтением, проверял все это. И вот чувствую: какая-то часть души говорит «да», а другая, ещё более глубокая, некое «нет». Слишком и сама эта книга – расчёт, шахматный ход, удар и даже – сведение счетов, чтобы быть до конца великой…(Там же. Стр. 151)
Он мечется между неослабевающим своим восхищением «феноменом Солженицына» и органическим неприятием его идеологии. Неприятием, поневоле заставляющим его – в глубине души, наедине с собой – соглашаться с теми, кто нападает на его кумира:…
Пятница, 28 февраля 1975
Сегодня после утрени разговор с Мишей Аксеновым о Солженицыне. «Он нас воспитал и вдохновил, – говорит Миша, – и потому мне так страшно обидно видеть, как он «ридикулизирует» себя, разменивается на мелочи… Его чуждость культуре, страшное непонимание того, что нужнее всего России – Европа, Запад. Вот оторвались от них на пятьдесят лет, и что вышло? Упрощённость, стремление к упрощёнству…» Увы, в этом много верного.(Там же. Стр. 161)
Чем дальше, тем всё труднее ему в этих спорах соглашаться с вчерашними своими единомышленниками:…
Вторник, 11 марта 1975
Письмо от Никиты – в защиту «Телёнка». Я сразу готов согласиться – так мне хочется, чтобы Солженицын был «прав» и «велик». Мое мучительное свойство: видеть (может быть, хотеть видеть) правду каждого подхода, каждой «установки», невозможность быть ни в одном лагере. Испуг, отталкивание – когда вижу даже у Солженицына психологию«партии», «лагеря», «стратегии».(Там же. Стр. 167)
Но рано или поздно это его «двоемыслие» должно было всё-таки как-то разрешиться. И оно разрешилось после одного многодневного их свидания, в продолжение которого общение их было практически непрерывным:…
Понедельник, 12 мая 1975
…Четыре дня с Солженицыным, вдвоём, в отрыве от людей… Постепенно мысли и впечатления приходят в порядок… Спрашиваю себя – если бы все выразить формулой, то как?..
Какой же все-таки остаётся «образ» от этих четырех дней, в которые мы расставались только на несколько часов сна?..
Великий человек? В одержимости своим призванием, в полной с ним слитности – несомненно. Из него действительно исходит сила («мана»). Когда вспоминаешь,чтоисколькоон написал и вкакихусловиях, снова и снова поражаешься. Но (вот начинается «но») – за эти дни меня поразили: