Феномен Солженицына - Страница 183
И другой еврейский автор, С. Лурье – в тон ему: недостаток евреев – «неумение воспламеняться стройной связью явлений и красотой форм в природе и искусстве…Эстетическая ограниченность… Отсутствие сердечного жара».
(Может быть, это отчасти объяснит нам черты современного беспредметного искусства?)
Последнюю догадку А. И. высказывает уже от себя. И тут, вишь, евреи виноваты.
Высказав тьму таких вот догадок и соображений, Солженицын ставит наконец главный вопрос: как нам (то есть – русским) с ними (то есть – с евреями) быть?
Не сейчас, разумеется, а – завтра. Когда Россия станет свободной….
Трудность в том, чтони в ту, ни в другуюсторону до конца сдвинуть этого вопроса нельзя:большинство евреев и не уедет в Израиль(когда отпадут нелепые, глупые нынешние ограничения) и не ассимилируются до конца (это для них – национальное самоубийство!) – онижелаютостаться непременно среди нас, но постоянно помня о своём двойном подданстве, двойной лояльности.
Говорят иногда: «да мы хотели бы забыть считать себя евреями, перестать отличать себя от русских». Это неискренне, это неправда. Они хотят считаться русскими, да, ноглавная боль и главная любовь у них будет всё-таки –Израиль и «мировой еврейский народ».
Это желание евреев «остаться непременно среди нас» представляет – по Солженицыну – для России, для русских, смертельную опасность. Не потому, что евреи сознательно хотят ей (России) зла, а потому что такова их природа. Иначе они не могут, – даже если бы хотели….
Ведь и без мирового центра, и не сговариваясь нисколько, они отлично всегда понимали друг друга, действовали слаженно и однонаправленно. Замкнутое множество со своей отдельной сердечной болью, со своим ощущениемродавыше, чем индивидуальности, общееврейского возвышения выше, чем своего собственного – ведь они не по дурному умыслу, не по заговору против нас, они простомеханически и физиологическиникогда не смогут отказаться от предпочтительной тайной взаимовыручки, котораяделает евреев как бы тайным обществом, подпольной партией.
Выходит, хрен редьки не слаще. Есть ли мировой еврейский заговор и мировой еврейский центр, как сообщалось нам в «Протоколах сионских мудрецов», или нету такого центра и такого заговора, – всё это не имеет никакого значения.
Нет, если вдуматься в эту солженицынскую мысль, дело обстоит даже ещё хуже, чем если бы такой заговор существовал. Хрен, оказывается, не только не слаще, а горше редьки. Если бы дело шло о сознательном заговоре, я, или, скажем, другой какой-нибудь русский еврей, мог бы из этого тайного общества, из этой подпольной партии выйти, заявив о своём несогласии с ними. А тут у меня – по определению – такого выхода нет и быть не может, поскольку предполагается, что я не сознательно примкнул к заговорщикам, а – механически и физиологически, то есть сам того не желая, к ним принадлежу.
При таком понимании существа дела Солженицын уже не мог не предложить новой, будущей России свой план «окончательного решения еврейского вопроса». Не в мировом, правда, а только в российском масштабе.
В общих чертах план этот («на второй день будущей России») выглядит так:…
1) свободный выезд в Израиль всем желающим;
2)для всех остающихся и заявляющих себярусскими евреями– полная религиозная свобода, культурная автономия (школы, газеты, журналы, театры).Ни в чем не мешать им ощущать себя нацией!Но в занятии высших государственных должностей – примерно те ограничения, что и сегодня;
3)а для тех, кто остаётся и заявляет себяне евреем,и не двоеподданным, а искренне, без оглядки,по душе – русским?
Вот такому человеку простая проверка: если наше русское внутреннее (и особенно – деревенское) разорение, бревна прогнившие, дороги искалеченные, и наша неучёность, и запущенное воспитание, и развращённый дух емубольней,чем отсутствие еврейских имен в государственном руководстве; если он испытывает истинное тяготение к русскому быту, к русским пространствам и русской боли – что ж тут возразишь? Исполать! Но этого всего не докажешь на московском паркете и на невских набережных – надо нырять самому в тот наш внутренний вакуум, может быть, и насеверную глушь, ипрактической работой скольких-то лет доказать,что верно, ты именно чувствуешь так. И тогда ты –полныйгражданин этой новой России.
Слов нет, программа хороша. Но многое в ней все-таки остаётся неясным. Сколько все-таки лет должен будет промыкаться в северной глуши этот бедолага еврей, искренне считающий себя русским, чтобы стать полноправным российским гражданином? И кто это будет решать? Наверно, совет старейшин какой-нибудь?
И потом: а как быть с полукровками? С ними ведь тоже всё ох как не просто!…
Тут сразу вопрос: а дети от смешанных браков? (А смешанных браков все больше сейчас). Очевидно и перед ними, перед каждым ляжет один из трех перебранных путей. Надо заметить, что дети от смешанных браков чаще бывают ипо наружности больше евреи и по настроениям.Я не раз наблюдал. Такая молодёжь очень обижается на угнетение евреев исовершенно спокойна к попранию русского духа. (Да что там! – русские жены целиком перенимают еврейскую точку зрения, и даже особенно ревностно)… К. И-в, наполовину мусульманин (и от очень знатного отца), наполовину еврей – в момент ближневосточной войны безоговорочно был на стороне Израиля, а не мусульман.
«К. И-в» – это явно Камил Икрамов, «знатный» отец которого (расстрелянный по бухаринскому процессу первый секретарь ЦК Узбекской ССР Акмаль Икрамов) был, кстати сказать, не мусульманин, а – коммунист. Но для А. И. он – мусульманин, а сам Камил – наполовину мусульманин, наполовину еврей. Никакой идейный отход от веры отцов не смоет, не соскребет с мусульманина его мусульманства, и уж тем более – с еврея его еврейства.
И даже в голову не пришла Александру Исаевичу простая мысль, что, может быть, во время той арабо-израильской войны толкнула Камила «болеть» за Израиль не еврейская его «половинка», а естественное чувство справедливости: весь стомиллионный арабский мир обрушился тогда на только что созданное после двухтысячелетнего еврейского рассеяния крохотное еврейское государство, и оно – устояло.
После победоносной израильской антиарабской, так называемой шестидневной войны ходил по Москве такой анекдот. (Выдаваемый, конечно, за действительный случай.)
Входит в автобус здоровенный, сильно поддатый мужик, медленно обводит глазами всех пассажиров. Наконец мутный взгляд его останавливается на маленьком щуплом еврее.
Подойдя к нему вплотную и, дыша прямо ему в лицо перегаром, алкаш грозно спрашивает:
– Еврей?
Еврей, вжав голову в плечи, испуганно молчит.
– Я т-тебя спрашиваю: еврей? – ещё более грозно вопрошает алкаш.
– Ну, еврей, – в конце концов признается тот.
И тогда «старший брат», схватив руку бедолаги-еврея и радостно пожимая её и тряся, возглашает:
– М-молодец!
Может быть, у этого русского парня из анекдота тоже была какая-то еврейская «половинка»? Или четвертинка? Или восьмушка? *
Не стану врать: все эти, раньше тщательно Александром Исаевичем скрываемые и теперь вдруг открывшиеся мысли и чувства, сильно меня задели. И они, конечно, тоже немало способствовали тому, чтобы я снова – не в первый раз, но теперь уже навсегда – круто изменил своё к нему отношение.
Но главным толчком для этой перемены были всё-таки не они, – не сами по себе эти тёмные его мысли и чувства, о которых я узнал из этого его сочинения, а – как ни странно! – короткий, совсем крохотный, заключающий это сочинение абзац:…
Эта работа по своему языковому строю да и по окончательности формулировок и сейчас, конечно,ещё не вполне завершена.Я положу её на долгие годы. Надеюсь перед выпуском в свет ещё поработать. Если же не судьба мне к ней прикоснуться до той минуты, когда приспеет ей пора –я прошу её напечатать в этом виде и считать мои взгляды на вопрос именно такими.
Когда эта работа увидит свет – может быть, очень нескоро, может быть, после моей смерти, –я надеюсь, что русские не усмотрят в ней гибели нашей нации.