Феномен Солженицына - Страница 171
Я совершенно уверен, что такие читатели у Солженицына есть.
(Там же. Стр. 315)
В этом-то уж можно не сомневаться. И на этой последней фразе автору бы и поставить точку. Но он не может этого себе позволить. Ведь в этом случае сразу развалилось бывсё его – и без того хрупкое – построение, согласно которому, при всей своей очевидной антисемитской составляющей, Богровско-Столыпинская линия «Августа Четырнадцатого» является несомненным художественным достижением большого писателя, каким, несмотря ни на что, остаётся для него Солженицын.
И вот, там, где надо бы поставить точку, он ставит запятую и продолжает:…
Я совершенно уверен, что такие читатели у Солженицына есть, как найдутся и такие, кто станет утверждать, что еврейство Богрова – случайный фактор, не имеющий отношения к гибели Столыпина.
За антисемитское прочтение его книги Солженицын несёт не больше ответственности, чем Шекспир за подобную трактовку «Венецианского купца». Пьеса правдива, потому что еврейское ростовщичество было фактом жизни, и гуманистична, потому что в ней с большой поэтической силой сказано: «И еврей – человек», – революционно смелое утверждение по тем временам, от которых мы не так уж далеко ушли.
У Солженицына «и Богров – человек». Как ни отвратителен Богров своему автору, но даже этот пошляк и убийца с вывихнутыми представлениями о морали являет собой какой-то человеческий тип, полярный Солженицыну, но принадлежащий человечеству.
(Там же. Стр. 315–316)
Вот уж – чего нет, того нет!
А что касается шекспировского Шейлока, то он тут и вовсе ни при чем….
Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой – скуп – и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен.
(А. С. Пушкин. Table-talk)
Солженицыну с его Мордкой Богровым не то что до шекспировского Шейлока, но и до мольеровского Гарпагона – как до неба.
В Богрове его интересует только одно: то, что тот – еврей. Он нужен ему только в этом своём качестве, и больше ни в каком. И Лосев это прекрасно знает. Мало того – убедительно и неопровержимо это доказывает, обнаруживая при том доскональное знание предмета:…
С самого начала имя Богрова в повести окружено почти исключительно еврейскими именами. Наум Тыш, бр. Городецкие, Саул Ашкинази, Янкель Штейнер, Роза 1-ая Михельсон, Иуда Гроссман, Хана Будянская, Берта Скловская, Шейна Гутнер, Ровка Бергер, Эндель Шмельте – щедрой рукой набросаны на первые страницы рассказа о Богрове. Нееврейских имен вокруг Богрова почти нет, тогда как в документах их больше половины: Сальный Емельян Емельянов, Макаренко Лука Гаврилов, Ипатов Евстафий Михайлов, Базаркин Степан Алексеев, Просов Афанасий…
В документальных своих источниках Солженицын пренебрегает кое-каким красочным материалом, за который ухватился бы любой писатель. Например, удручающе пошлыми стихотворениями Богрова: «Твой ласкающий, нежно-чарующий взгляд, Твои дорогие черты Воскресили давно позабытые сны… Мне не зажечь холодные сердца, Ах, как прожорливый паук, Из сердца кровь сосет гнетущая тоска…»… Для Солженицына не так важно, что Богров пошляк, как то, что он еврей.
(Там же. Стр. 314–315)
«Что бесспорно – это виртуозное писательское мастерство», – говорит Лосев, рассуждая о художественных достоинствах солженицынского «Августа».
Прочитав это, я – уже в который раз! – вспомнил любимую мысль Л. Н. Толстого, которую он приписал одному из самых любимых своих персонажей:…
– Да, удивительное мастерство! – сказал Вронский. – Как эти фигуры на заднем плане выделяются! Вот техника, – сказал он, обращаясь к Голенищеву…
Несмотря на возбужденное состояние, в котором он находился, замечание о технике больно заскребло на сердце Михайлова… Он знал, что под этим словом разумели механическую способность писать и рисовать, совершенно независимую от содержания. Часто он замечал, как и в настоящей похвале, что технику противополагали внутреннему достоинству,как будто можно было написать хорошо то, что было дурно.
(Л. Н. Толстой. Анна Каренина)
Лосев попытался показать (и даже доказать), что Солженицыну в его «Августе» это удалось.
Нетрудно было предположить, что эта его попытка вызовет множество недоумений, несогласий, возражений. Можно было даже предвидеть, что реакция на неё будет весьма бурная. Но ни автору статьи, ни его герою в самом страшном сне не могло привидеться, какой грандиозный вызовет она скандал. *
Скандал разразился ещё до того как статья Лосева появилась на страницах «Континента». И скорее всего, если бы дело ограничилось только этой публикацией, может быть, никакого скандала бы даже и не было. Так, маленькая буря в стакане воды, обычная внутриэмигрантская склока…
Примерно так представлял себе это и сам Александр Исаевич:…
Может быть, какой-нибудь отзвук в эмигрантской прессе эта статья бы и вызвала, но уж конечно не составила бы этапа в событиях, если бы Лосев, будучи на летних каникулах в Европе, не спрессовал бы статью (ещё и неопубликованную!) в радиопередачу и не прочитал бы по «Свободе» своим голосом вот это всё… – подсоветским слушателям. И получилось? – что радиостанция «Свобода» (на деньги американских налогоплательщиков), дескать, передаёт в СССР – «сочувствие к «Протоколам сионских мудрецов»?..
На первый взгляд, это последнее действие, передача по радио, не более крупный шаг, чем в увлечении шагнул Лосев от простой расхожей змеи – к библейскому «Змию» и к «Протоколам». Но не тут-то было, – и надо бы скорей удивиться, если б искажающий гнев не возгорелся тут же.
Он всплеснулся за несколько дней в двух докладных на имя президента соединённых американских радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» Джеймса Бакли – одна («Откровенно антисемитская передача») подписана была Львом Ройтманом из Русской Службы «Свободы», вторая (куда длиннее) – Белоцерковским, из той же Службы.
У первого: «Независимо от книги Солженицына, изображение террориста и его жертвы в этой передаче радио «Свобода» выходит за рамки «интеллектуального» антисемитизма и представляет собой разновидность расистского, биологического отношения к евреям… является оскорблением слушателей и служащих [радиостанции]». И предлагал докладист: послать запись этой передачи сенаторам и конгрессменам США, «чтобы уточнить, предназначены ли ассигнования, получаемые Радиостанцией, для передач такогорода»… Второй сигналист, по обычной своей надрывности, катал так: «Эта передача представляет собой пропаганду крайнего антисемитизма и является дополнением к антисемитской пропаганде КПСС и КГБ, которая ещё не решается цитировать «Протоколы сионских мудрецов», любимую книгу Гитлера». Вот так, всех в один мешок. И вот, мол, «упоминание, что «Протоколы» – гнусная антисемитская фальшивка» – это просто «циничная уловка», поскольку цитата «согласуется с главной мыслью передачи, что Богров олицетворяет «иудейского Змия».
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов)
Скандал, как уже было сказано, вышел грандиозный. Волна публичных обвинений Солженицына в антисемитизме прокатилась по всей Америке. Об этом заговорили все влиятельные американские газеты. В разоблачении солженицынского антисемитизма приняли участие не только журналисты, но и сенаторы. Требовали разбирательства, создания специальной комиссии, и не где-нибудь, а – в Сенате….
И вот, 29 марта 1985 созываются Слушания – не какой-нибудь малой комиссии, не подкомитета, нет – но Комитета по иностранным делам Сената Соединённых Штатов! Душа тех Слушаний – из ведущих демократов Соединённых Штатов достопочтенный Клейборн Пелл, джентльмен из штата Род-Айленд. Это высокое заседание должно, наконец, расследовать Загадку, каким образом проверенная – и сугубо подконтрольная – американская радиостанция могла так необузданно вкинуться в пучину антисемитизма – и как этот наглый Солженицын умудрился использовать американские деньги на пропаганду, враждебную Америке?..