Феномен Солженицына - Страница 158

Статьи совершают похороны России со штыковым проколом на всякий случай – как хоронят зэков: лень проверять, умер ли, не умер, прокалывай штыком и сбрасывай в могильник.

(Там же. Стр. 55–56)

Естественная и даже почти неизбежная в советских условиях анонимность (псевдонимность) авторов этих статей для Солженицына становится ещё одним – как будто даже самым весомым – знаком их чужеродности.

Особенно красноречива тут такая его обмолвка: «…живущие среди нас, требуют покаяния от нас».

Говоря о соплеменниках, соотечественниках, компатриотах, так не скажешь. Кто же они, эти «живущие среди нас»?

Видимо, инородцы.

Уж не евреи ли?

Как выяснится впоследствии, такое предположение не безосновательно. Но сейчас (пока) втягиваться в эту тему мы не будем.

Посмотрим сперва, чем так возмутили Александра Исаевича (возмутили – не то слово, довели до белого каления) эти две или три статьи.

Главная идея, к которой, в сущности, сводится весь их пафос, состоит в том, что большевизм не случайно возник на русской почве, что вырос он из русского мессианизма: исконный русский мессианизм преобразился в нем в коммунистический, советский, и первоочередная задача современной России состоит в «преодолении национального мессианского соблазна».

Мысль, прямо скажем, не ошеломляет своей новизной. Всё это – не что иное, как повторение уже знакомой нам идеи Бердяева, углядевшего в старой, несбывшейся русской мечте о Третьем Риме прообраз Третьего Интернационала.

С той только разницей, что Бердяев высказал эту свою догадку в тот период истории Советского государства, который Ахматова называлавегетарианским,чем отчасти объяснялся сравнительно мягкий, примирительный тон тогдашних его высказываний на эту тему. (Чтобы понять ложь большевизма, говорил он, надо прежде понять и увидеть правду большевизма).

Авторам статей, возмутивших Солженицына, хорошо знаком уже не только вегетарианский, но илюдоедскийпериод истории русского коммунизма, и тон их разоблачений, естественно, иной – более категорический и более злобный, чем у Бердяева.

Но Солженицына возмущает не тон этих разоблачений, а сама их направленность, самая их суть:…

Такое лукавое извращение нашей истории даже не сразу понимается, настолько не ожидаешь его. Сперва с дутым академизмом прослеживается «история» злосчастного бессмертного мессианизма, который… в революцию прикинулся «пролетарским мессианизмом», а в последние десятилетия совлёк маску и снова открылся как русский мессианизм. Так на пунктире, в натяжках и перескоках, идея Третьего Рима вдруг выныривает в виде… Третьего Интернационала! (Ученическое повторение заносов Бердяева.) С ненавидящим настоянием по произволу извращается вся русская история для какой-то всё неулавливаемой цели – и это под соблазнительным видом раскаяния. Удары будто направлены всё по Третьему Риму да по мессианизму, – и вдруг мы обнаруживаем, что лом долбит не дряхлые стены, а добивает в лоб и в глаз – давно опрокинутое, еле живое русское национальное самосознание…

Россия долгое время жила православием, известно. А главное содержание большевизма – неуёмный, воинственный атеизм и классовая ненависть. Так вот, по неохристианскому автору, это всё едина суть. Традиция бешеного атеизма принята в традицию древнего православия. «Русская идея» – «главное содержание» интернационального учения, пришедшего к нам с Запада? А когда Марат требовал «миллион голов» и утверждал, что голодный имеет право съесть сытого (какие знакомые ситуации!), – это тоже было «русское мессианское сознание»? Коммунистическими движениями кишела Германия XVI века, – отчего же в России в XVII веке, в Смутное Время, при такой «русской идее», ничего подобного не было?..

А «марксизм – одна из форм народнического мессианского сознания» – во Франции? В Латинской Америке? В Танзании? И всё это – от немытого старца Филофея?

(Там же. Стр. 68–71)

Это сильный полемический ход. Но дело тут даже не в том, чей ход сильнее. Важно, что пока это – ещё полемика. Горячая, страстная, запальчивая, с перечнем всех припомнившихся взаимных «болей, бед и обид», но – полемика.

Вот тут бы ему и удержаться.

Но этот тон пусть не спокойной, излишне возбуждённой, пристрастной, но всё же полемики сразу срывается на совсем другой. И вот перед нами уже не полемика, не спор, даже не отповедь, а разоблачение злостнойвражеской вылазки,хорошо спланированнойидеологической диверсии….

Вот как, под видом раскаяния, нас выворачивают и топчут…

(Там же. Стр. 68)…

Группа статей в № 97 – не случайность. Это, может быть, замысел: нашей беспомощностью воспользоваться и выворотить новейшую русскую историю – нас же, русских, однихобвинить и в собственных бедах, и в бедах тех, кто поначалу нас мучил, и в бедах едва ли не всей планеты сегодня. Эти обвинения – характерны, проворно вытащены, беззастенчиво подкинуты и уже предвидится, как нам будут их прижигать и прижигать.

(Там же. Стр. 71)

Нет, Солженицын не говорит (как Путин), что нам нечего стыдиться своей истории. Но получается у него именно это. И оказывается, что если нам даже и надо чего стыдиться, так во всяком случае не больше, а может быть, даже и меньше, чем другим народам, странам и государствам….

…Моя статья написана не для того, чтобы применьшить вину русского народа. Но и не соскребать же на себя все вины со всей матушки Земли. Не имели защитной прививки – да, растерялись – да, поддались – да, потом и отдались – да! Но – не изобрели первые и единственные мы, ещё с XV века!

Не мы одни – и многие так, едва ли не все: подкатывает пора – поддаются, отдаются, и даже при меньшем давлении, чем отдались мы, и при лучших традициях, нежели у нас, идаже – «с большой охотой»… Так уже при начале раскаяния получаем мы предупреждения, какими обидами и клеветами будет утыкан этот путь.

(Там же. Стр. 71)

О том, что стыдиться своей истории нам приходится даже меньше, чем другим, Солженицын говорит прямо. И в доказательство приводит такое соображение:…

Одна из особенностей русской истории, что в ней всегда, и до нынешнего времени, поддерживалась такая направленность злодеяний: в массовом виде и преимущественно мы причиняли их не вовне, а внутрь, не другим, а – своим же, себе самим. От наших бед больше всех и пострадали русские, украинцы да белорусы. Оттого, и пробуждаясь к раскаянию, нам много вспоминать придётся внутреннего, в чём не укорят нас извне.

(Там же. Стр. 61)

Это загадочное утверждение прямо-таки ошеломляет.

То есть как это – «внутрь, а не вовне». А как же – «Смирись, Кавказ, идёт Ермолов!»? Как же Польша?

Проблему сложных российско-польских счётов и расчётов он потом рассматривает подробно. А что касается завоевания Кавказа, то это, наверно, надо понимать так, что война – есть война. На войне стреляют – и убивают – что с той, что с другой стороны. А у него речь о направленностизлодеяний.Злодеяний же по отношению к кавказцам, завоевывая (покоряя) их в честных боях, мы никаких не совершали.

Но об этом надо бы спросить кавказцев.

У них – не в исторических документах или литературе, так в фольклоре, в народных песнях и сказаниях – сохранилось, наверно, на этот счет немало свидетельств. Надо бы поискать.

Но никакой нужды в таких поисках нет, поскольку тут вполне достаточно будет свидетельства только одного – притом русского – писателя:…

Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провёл ночь перед выходом своим к русским.

Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьёй в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашёл свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезён мёртвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей её старые, обвисшие груди, с распущенными волосами стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла… Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены ещё два тела. Малые дети ревели вместе с матерями…