Феномен Солженицына - Страница 157
Эта так метко подмеченная и обозначенная им потребность «лежать то пред тем, то пред этим на брюхе», вошедшая в плоть и кровь, вгенотипроссийского человека, она и определила (не она одна, конечно, но и она тоже) то, что случилось с нами, с нашим отечеством в ХХ веке. *
Второй президент новой России (В. Путин) однажды, когда в очередной раз встал вопрос о преступлениях сталинского режима, обронил – и не в частной беседе, а с высокойгосударственной трибуны:
– Нам нечего стыдиться своей истории!
Солженицын ни при какой погоде выговорить такое, конечно, не мог.
Как это – нечего стыдиться? А ГУЛАГ?
Нам, его читателям, естественно было предполагать, что, случись ему заговорить на эту тему, он высказался бы прямо противоположным образом.
Так оно, как будто, и случилось. Одну из самых громких, программных своих статей, написанных ещё в Союзе, он назвал так: «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни». Если есть в чем раскаиваться, значит, есть и чего стыдиться.
Надеясь и даже предвкушая, что именно об этом и пойдёт в ней речь, приступил я тогда (в 1973 году) к чтению этой его работы. И поначалу вроде не обманулся.
«Безраскаяниямы вряд ли сможем уцелеть», – так прямо он начинает. И сразу даёт понять, что имеет при это в виду не индивидуальное, а именнонациональное раскаяние.То есть – признание некоей общей нашей вины, общей ответственности за всё, что мы натворили….
В XX веке благодатные дожди раскаяния уже не смягчали закалевшей русской почвы, выжженной учениями ненависти. За последние 60 лет мы не только теряли дар раскаяния вобщественной жизни, но и осмеяли его. Опрометчиво было обронено и подвергнуто презрению это чувство, опустошено и то место в душе, где раскаяние, покаяние жило. Вот уже полвека мы движимы уверенностью, что виноваты царизм, патриоты, буржуи, социал-демократы, белогвардейцы, попы, эмигранты, диверсанты, кулаки, подкулачники, инженеры, вредители, оппозиционеры, враги народа, националисты, сионисты, империалисты, милитаристы, модернисты, – только не мы с тобой! Стало быть, и исправляться не нам,а им…
(Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни. Александр Солжницын. Публицистика. Том 1. Статьи и речи. Ярославль, 1995. Стр. 60–61)
На самом деле, значит, нам,всем намнадлежит исправляться и каяться….
Но тут наша попытка, как и всякая попытка национального раскаяния, сразу напарывается на возражение из собственной среды: Россия слишком много выстрадала, чтобы ещё каяться, её надо жалеть, а не растравлять напоминанием о грехах.
И правда: как наша страна пострадала в этом веке, сверх мировых войн уничтожив сама в себе до 70 миллионов человек, – так никто не истреблялся в современной истории.И правда: больно упрекать, когда надо жалеть. Но раскаяние и всегда больно, без того б ему не было нравственной цены. Те жертвы были – не от наводнений, не от землетрясений. Жертвы были и невинные, и винные, но их страшная сумма не могла бы накопиться от рук только чужих: для того нужно было соучастие наше, всех нас, России.
(Там же. Стр. 63)
Золотые слова! Вот с этого бы и начать! Но начинает он почему-то с другого:…
Сейчас никто не будет оспаривать, что английский, французский или голландский народ целиком несёт на себе вину (и в душе своей – след) колониальной деятельности своих государств. Их государственная система допускала значительные помехи колонизации со стороны общества. Но помех таких было мало, нация втягивалась в это завлекательное мероприятие кто участием, кто сочувствием, кто признанием.
А вот случай гораздо ближе, из середины XX века, когда общественное мнение западных стран почти господствует над деятельностью своих правительств. После окончания 2-й мировой войны британская и американская военные администрации по сговору с советской систематически выдавали ей на юге Европы (Австрия, Италия) – и не только там! но и со своих территорий – сотни тысяч гражданских беженцев из СССР (это – помимо военных контингентов), не желавших возвращаться на родину, – выдавали обманом, не предупреждая, против ведома и желания, выдавали по сути на смерть, – вероятно, половина их убита лагерями. Соответствующие документы до сих пор тщательно скрываются… Судьбы восточноевропейцев для сегодняшнего Запада – отдалённые тени. Однако равнодушие – никогда не снимало вины. Именно через равнодушное молчание это гнусное предательство военной администрации расползлось и запятнало национальную совесть тех стран. И раскаяния – не выразил никто доныне.
(Там же. Стр. 55–56)
Сообразив (скорее – почувствовав), что читателя может слегка удивить, а может быть, даже и раздражить такая неожиданная «верояция в сторону», он спешит нас успокоить:…
Пусть не упрекнёт меня нетерпеливый читатель, что я не сразу начинаю с России, – конечно, вот-вот будет Россия, как можно иначе у русских?)
(Там же. Стр. 55)
И вот – наконец-то! наконец-то! – дело доходит и до России. (А то всё – Жомини да Жомини, а об водке – ни полслова)….
Однако пристойно автору русскому и пишущему для России обратиться и к раскаянию – русскому. Эта статья и пишется с верой в природную наклонность русских к раскаянию и покаянию, а потому и нашу способность даже и в нынешнем состоянии найти импульс к нему и явить всемирный пример.
(Там же. Стр. 59)
Поразительно, как авторский текст ничего не может утаить. Человек хочет сказать одно, а получается – совсем другое. Он –проговаривается.
У нас, русских, – хочет сказать (и говорит) Солженицын – природная наклонность к раскаянию и покаянию выше, чем у других народов, поэтому именно нам дано явить в этом деле всемирный пример. И тут же – эта невольная проговорка, эта разрушающая, опрокидывающая всю его словесную конструкцию буква «И».
Пристойно, оказывается русскому автору обратиться «Ик раскаянию русскому».
Да не «Ик раскаянию русскому», апрежде всего,в первую очередь именно к немупристойно обратиться русскому автору. О голландских грехах и винах пусть скажут голландцы, об английских – англичане, о французских – французы. А ты – о своей, нашей, русской вине скажи!
Но так ли, сяк ли, всё-таки добирается он наконец и до этой – вроде как главной (во всяком случае, обозначенной им как главная) своей темы.
Однако и тут картина сразу вырисовывается какая-то странная.
Казалось бы: ну вот, ты высказался, что сейчас для нас важнее всего национальное покаяние. Так давай же! Покажи пример!
Нет, гораздо важнее тут для него, оказывается, сперва поговорить о тех, кто уже начал этот процесс покаяния, но начал его НЕ ТАК, КАК НАДО, да к тому же ещё, не имея на то никакого МОРАЛЬНОГО ПРАВА:…
Писал С. Булгаков, что «только страждущая любовь даёт право на национальное самозаушение». Кажется: нельзя «раскаиваться», ощущая себя сторонним или даже враждебным тому народу, «за» который взялся раскаиваться? Однако именно такие охотники уже проявились… Вероятно, много ждёт нас таких попыток, и вот первая же из них – достаточно настойчивая, претендующая быть не меньше как «национальным раскаянием».
Не миновать её тут разобрать.
(Там же. Стр. 65)
Злокачественная и даже, как тут же выясняется, вредительская попытка этого лжераскаяния была предпринята двумя авторами, опубликовавшими свои тексты в № 97 «Вестника Русского Христианского Студенческого Движения». Оба автора, – это ими не скрывалось, – жили тогда в СССР и, решившись опубликовать свои тексты в Тамиздате, естественно, подписали их псевдонимами. Обстоятельство, которое Солженицыным неоднократно – и с осуждением – подчеркивается:…
…особенно – «Metanoia» (самоосуждение, самопроверка, от Булгакова же и взято, из 1911 года) анонимного автора NN и «Русский мессианизм» такого же анонима Горского.
В самом смелом Самиздате всё равно будет оглядка на условия. Здесь – в зарубежном издании и анонимы авторы решительно не опасаются ни за себя, ни за читателей и пользуются случаем однажды в жизни излить душу – чувство, очень понятное советскому человеку. Резкость – предельная, слог становится развязен, даже и с заносом, авторы не боятся не только властей, но уже и читательской критики: они невидимки, их не найти, с ними не поспорить. Ещё и от этого урезчены их судейские позиции по отношению к России. Нет и тени совиновности авторов со своими соотечественниками», с нами, остальными, а только: обличение безнадёжно порочного русского народа, тон презрения к совращённым. Нигде не ощущается «мы» с читателями. Авторы, живущие среди нас, требуют покаяния от нас, сами оставаясь неуязвимы и невиновны». (Эта их чужеродность наказывает их и в языке, вовсе не русском, но в традиции поспешно-переводной западной философии, как торопились весь XIX век.)