Феномен Солженицына - Страница 150
Судьбе было угодно, после трехсотлетней великой созидательной работы, уготовить трагический конец той русской Династии, о которой Пушкин сказал: «Романовы – отечества надежда»…
Царствование Императора Николая II могло бы быть блестящей страницей в истории Русского Государства, если бы революция не поразила Россию почти накануне победного окончания войны, стоившей русскому народу неисчислимых жертв и огромного героического напряжения.
Благополучно доведя войну до конца, Россия могла бы стать первой державой мира, а её государь – верховным арбитром Европы, каким был в своё время Император Александр I, после войны 1812–1814 гг., закончившейся триумфальным въездом в Париж русского Царя.
Но Российская Империя пала почти на пороге своего торжества, а русский государь погиб от руки гнусных преступников.
(Ф. Ф. Юсупов. Конец Распутина. Воспоминания)
Комичность этого рассуждения можно уподобить медицинскому заключению о смерти сильно одряхлевшего и насчитывающего множество неизлечимых болезней старика, в котором было бы сказано примерно следующее: «Пациент отличался редкостным здоровьем. Он чувствовал себя превосходно и наверняка с каждым днем чувствовал бы себя и выглядел всё лучше и лучше, если бы не смерть, которая настигла его на пороге ожидавшего его торжества: он как раз собирался принять участие в спортивных соревнованиях, где наверняка одержал бы блистательную победу».
Совпадение этого комического «медицинского заключения» с таким же «медицинским заключением» Солженицына – вот что меня поразило.
С Феликса Юсупова спрос невелик: как-никак прославил он своё имя не в сфере социально-исторической мысли, а совсем в другой области.
Иное дело – Солженицын!
Но при всей разности этих двух исторических фигур в их «медицинских заключениях» совпадало решительно всё. Не только диагноз, но и то, что у врачей называется эпикризом: оба свято убеждены, что вовсе не от многочисленных своих застарелых и неизлечимых болезней в одночасье отдала концы императорская Россия.
Что же в таком случае её сгубило?
Феликс Юсупов даёт понять, что виновниками постигшей Россию катастрофы были «инородцы, из среды которых вышли Ленины, Троцкие, Зиновьевы».
Солженицын утверждает то же самое, – пожалуй, даже ещё прямее:…
Все первые годы революции разве не было черт как бы иностранного нашествия? Когда в продовольственном или карательном отряде, приходившем уничтожить волость, случалось – почти никто не говорил по-русски, зато бывали и финны, и австрийцы? Когда аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами? Когда большевистская власть в острые периоды гражданской войны удерживалась на перевесе именно иностранных штыков, особенно латышских?
(А. Солженицын. Раскаяние и самоограничение как Категории национальной жизни.)
Эту солженицынскую работу я прочёл в сборнике «Из-под глыб», дошедшем до меня в 1974 году, в том же Тамиздате.
Сборнику этому, составленному ещё в Москве, А. И. придавал исключительное по важности значение. Довольно ясно намекал, что ставит его в ряд с знаменитыми «Вехами» и их продолжением – «Из глубины», в котором – за немногими исключениями – участвовали те же авторы, что и в «Вехах».
Прочитав эту небольшую книжицу, на которую он возлагал столько надежд, я был сильно разочарован. С «Вехами» и «Из глубины» это, как говорится, рядом не лежало. И труба была пониже, и дым, соответственно, сильно пожиже.
В этом, конечно, Александр Исаевич был не виноват: где ему было в Москве 69-го или 73-го года отыскать мыслителей, если не равных Н. Бердяеву, С. Булгакову, С. Л. Франку и П. Б. Струве, так хоть сопоставимых с ними.
Ничего подобного от этих новых «Вех» я, по правде говоря, и не ждал. Но и того уровня мысли (а лучше сказать – скудоумия), с которым мне пришлось в нем столкнуться, не ждал тоже.
Особенно поразила меня там работа Игоря Шафаревича «Социализм». Едва ли не главной движущей силой этого вероучения автор полагал – пафос гибели и безудержного разрушения. Ссылался при этом на Нечаева, Бакунина. Но в качестве одного из самых сильных и убедительных доказательств приводил такое:…
В СССР нашему поколению ещё хорошо помнится, как мы в пионерских колоннах шагали и воодушевлённо пели (а до нас – и молодёжь гражданской войны и красногвардейцы):
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
Икак один умрёмВ борьбе за это!!!
И больше всего воодушевления, взлёта общего чувства вызывало вот это КАК ОДИН УМРЁМ!(Из-под глыб. Сборник статей. YMKA-PRESS, Paris, 1974. Стр. 68)
Вот так доказательство! – подумал я.
Что ж, не знает он, что ли, что ту же самую песню пели и белогвардейцы! Слова были, правда, чуть-чуть другие:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую
И как один прольём
Кровь молодую!
Слова чуть-чуть другие, но идея-то – та же. Тоже – КАК ОДИН. И воодушевление, надо полагать, было такое же.
А главное – обе песни родились из одного источника: популярного перед войной романса: «Белой акации гроздья душистые…» Ещё и Остап Бендер шутил по этому поводу: «Белой акации – цветы эмиграции…»
Более всего поразило меня тогда, что к такому смехотворному доказательству одного из ключевых своих положений прибег ученый, математик.
Ну, жалкий же ездок! – подумал я цитатой из Грибоедова. И тут же вспомнил давным-давно слышанную мною историю про отца Троцкого. В самые первые революционные годы устарика будто бы спросили, как нравится ему новая власть. И он будто бы ответил:
– А-а! Какая это власть, когда мий Лёва у них царэм…
Вот примерно так же подумал я и об этих новых солженицынских «Вехах»: какие там «Вехи», если такой вот Шафаревич ходит у них в мыслителях.
Но даже и это ещё не стало крутым переломом в моём отношении к Александру Исаевичу.
А стал таким переломом, казалось бы, уже совершеннейший пустяк. Прямо как в сказке: дед бил-бил – не разбил, баба била – не разбила; мышка пробежала, хвостиком махнула, – яичко покатилось и разбилось.
Этим «мышкиным хвостиком» оказались два факта, о которых я узнал из статьи Андрея Синявского «Солженицын как устроитель нового единомыслия».
В 1983 году, – рассказывает в этой статье Андрей Донатович, – в Париже вышла брошюра Н. Дронникова (скромного русского художника). Называется: «Статистика России 1907–1917». Статистика – такая: сравниваются низкие цены на леща в Одессе в 1913 году с высоким процентом евреев, проникавших в сердце России. Тут же – о добросердечии Гитлера, который вскоре после прихода к власти в 1933 году пожертвовал крупную денежную сумму на построение православного храма в Берлине. Тут же приводится из этой книги такая цитата:…
Пора перестать считать русскими большинство писателей, художников и профессоров здешних универсистетов, только оттого, что они родились в России и говорят и пишут на русском языке, окормляясь вокруг русского вопроса.
(Цит. по кн: Абрам Терц. Путешествие на Черную речку. М. 1999. Стр. 342)
А на обложке этой «охотнорядческой», как (судя по всему, справедливо) именует её Андрей Донатович, книги – жирным шрифтом такая рекомендация:…
От души желаю Вам успехов в отстаивании истины о нашей заплёванной родине. Жму руку.
31. 1. 84.
А. Солженицын.
(Там же)
Но ещё более сильное впечатление произвел на меня другой факт, сообщаемый тем же А. Д. Синявским в той же его статье.
На этот раз речь идет о другой книге, другого автора – некоего Петра Орешкина. Называется она – «Вавилонский феномен» (Рим, 1984.)
Этот Петр Орешкин совершил множество чудесных открытий. Он, например, установил, что первоязыком всего человечества был древнеславянский язык и потому все языки мира, все культуры, мифы, письмена и рисунки (включая Японию, древнюю Мексику, Индию, остров Пасхи, египетские иероглифы и даже пещерные изображения) следует переиначить по-русски.
Далее в статье Синявского следует ряд цитат из книги этого Орешкина, из которых я приведу лишь самые выразительные:…