Феликс - Страница 4

К моему приходу в редакцию Феликс почти перестал писать, не столько из лени, сколько из принципа, так что я не мог оценить его способностей. Становилось всё более очевидно, что с квартирой его обманут, не дадут. Все быстрее шёл в гору его друг Стасов, весьма удачно влюбившийся в одинокую сестру /вице-президента /Верку.

Предшественником Стасова на Верке был некто Любимов, фаворит, политический обозреватель и обличитель областной реакции 1.

Получив квартиру, он тут же бросил Верку и уволился из газеты, освободив вакансию Стасову, а затем стал католиком, педерастом и уехал в Польшу. Так что теперь Стасову оставалось только бросить пить.

А Феликс писал исключительно коммерческие статьи за наличный расчёт, часть которого присваивал. У него даже появилась специальная рубрика "Ну и дураки мы все", в которой он бичевал коммерческие организации из корыстных соображений. Отбичеванные фирмы приходили к

Феликсу и просили придержать (опровергнуть) написанное за дополнительное вознаграждение. Иногда Феликс умудрялся собрать урожай с одной фирмы дважды. Так, за деньги конкурентов он написал, что оптовый магазин торгует несертифицированным зеленым чаем, небезопасным для здоровья. На следующий день к нему приехал директор магазина, они потолковали, куда-то отлучились, Феликс вернулся с сумкой продуктов и в следующем номере как дважды два доказал, что ничего полезнее именно такого зеленого чая в мире нет.

Ещё он подрабатывал мелкой торговлей прямо на рабочем месте, в духе кооперативного движения. Одно время в нашей комнате пройти нельзя было из-за спортивных велосипедов, которые гремели и обрушивались при каждом неосторожном движении. Потом кабинет был заставлен мешками с мукой, завален коробками с автосигналами на мелодию из "Крёстного отца", бракованным кофе, консервными крышками…

Визитеры были соответствующие. То в дверь просовывалась башка бородатого верзилы, который ржал и выписывал в воздухе замысловатые фигуры выкидным ножом. То на нашем прожженном, обтруханном диване располагался, галдел и пестрел целый табор цыганок. То за столом с бутылкой устраивались немногословные парни в спортивных костюмах, с такими свирепыми асимметричными рожами, что при них приходилось обдумывать каждое слово.

Забегали какие-то непроспавшиеся матершинницы в коже, цепях и фенечках, шалавы с базара, поэты, рокеры, художники… Однажды пришёл даже атаман казаков.

Мы спорили насчёт того, кто хуже: бандиты или менты. Вернее, спорили Стасов и Феликс, а я долбил на своём западающем, лязгающем, гудящем электрическом "Роботроне" статейку о боевых искусствах под оригинальным названием "Душа и тело". Я писал в газету одними руками, помимо ума, а потому мог вникать в разговор.

Стасов недавно напечатал статейку "Достали!" в поддержку бывшего борца-тяжеловеса, несомненного бандита и мнимого правдоискателя, лезущего с базара-вокзала в политику и основавшего собственную народную партию. В статейке Стасов возмущался тем, что азербайджанские бандиты (торговцы, захватившие большую часть базара) прирезали молоденького русского спортсмена, призвавшего их к порядку

(бандита, требовавшего мзды). Суть заключалась в переделе влияния в пользу спортивной банды "народной партии", и после выхода нескольких статеек Стасов стал подумывать о приобретении машины. Человек в крайней степени увлекающийся, Стасов раньше был чересчур поэтом, чересчур бунтарём и разгильдяем, а теперь, неожиданно для всех, на глазах делался чересчур прагматиком, чересчур соглашателем, чересчур наймитом. В своей гибкости он становился невыносимо принципиален. И, как обычно, заходился в каком-то неофитском сладострастии.

Феликс, как уже отмечалось, был далеко не ангел, но всегда отличал ангела от чёрта даже в зеркале. Оба спорщика были горячи, но

Стасов бесновался по-настоящему, а Феликс провоцировал друга для куража. Он любил поспорить о чём угодно от теологии до скотоводства, завести противника в тупик хитросплетением своей софистики, довести до бешенства и обратить всё в шутку. Точка зрения при этом значения не имела.

– Они все ссучились, все до одного! – кипятился Стасов. – На что они, думаешь, сидят в ночных кабаках? На свою ментовскую зарплату?

Знаешь, какая зарплата у полковника милиции?

– Я знаю даже, какая у тебя зарплата, – возражал Феликс. – Всё равно, последний мент лучше правильного бандита, хотя я их ненавижу.

Государство – главный разбойник. Пусть лучше меня грабит один разбойник по правилам, чем много без правил.

– У бандитов тоже есть свои законы, и очень неплохие, – не унимался Стасов.

– Неплохие, – вроде бы соглашался Феликс. – Между собой. А мы с тобой для них фраера, с которыми можно творить что угодно. И между собой они на законы плюют, когда появляется настоящий интерес. А интереса три: жадность, подлость и страх. Блатной не может быть другом, можешь мне поверить. Он сидит и прикидывает, кто сильнее: ты или он. Если он, то никаких законов нет.

Феликс пустил в меня глазами хитрую искру, как бы отменяющую серьезность высказывания.

– Вот Геша, вроде, мой товарищ, которого я знаю тыщу лет. А я не могу с ним спокойно разговаривать, как с тобой. Я должен всё время фильтровать. Честно скажу, я его боюсь. На хер мне не нужен такой друг. В смысле – Геша.

– На самом деле Хафизов круче их всех, – пришёл он к неожиданному выводу.

– Так живут сейчас ВСЕ! – воскликнул Стасов, прямо как какой-то неистовый Виссарион. Для него большинство голосов, максимальный тираж, максимальный доход всегда были решающим аргументом, дальше которого идти некуда.

И тут мне показалось, что Феликс перестал искрить и воспылал по-настоящему. Парень он был психованный, и не просто трещал сучьями и чадил, как отходчивый Стасов, а горел долгим, жгучим, злым пламенем. Он приблизил свои неказистые, прямоугольные, треснувшие в боях очки к новеньким, изящным очечкам Стасова.

– Если все, – проникновенно сказал он, – все, вот сколько есть вокруг людей будут ебаться в жопу и считать это нормальным, я всё равно этого делать не буду. Потому что это ненормально.

"Потому что ересь есть ересь, – " вспомнил я фразу из знаменитого романа о казаках.

Когда Стасов уже раскрыл рот для очередного контраргумента, дверь раскрылась и в комнату вошёл низкорослый, кривоногий, мрачный человек в послевоенной советской военной форме, которая, наверное, изображала костюм казака. С хитрым, недобрым народным прищуром казак оглядел трёх сидящих перед ним людей в очках, словно хотел сказать:

"А за очки здесь режут".

– Ну, здорово живёте, – угрожающе произнес он, постегивая себя по ладони /нагайкой./ – А который тут из вас, к примеру, Феникс?

– Здоровей видали, – весело ответил Феликс, пристально разглядывая это чучело.

Стасов тем временем выскользнул из комнаты, словно его и не было.

– А я, стало быть, атаман областного казачьего войска, председатель донского землячества, войсковой старшина Назаров Клим,

– сырым алкогольным баском отрекомендовался посетитель, продолжая постегивать /нагайкой /левую ладонь. Его опухшие глазки тревожно перебегали с меня на Феликса и обратно, сверяясь с действием произнесенного: достаточно ли грозен, не чересчур ли смешон. Я заметил, как Феликс придвинул к себе ногой ржавый зазубренный топорик, который держал на полу под столом.

– Тот самый знаменитый на весь мир Клим? – очки и зубы Феликса блеснули при развороте головы. Он откинулся на спинку стула и, покачиваясь, скрестил на груди внушительные, толстые руки с жилистыми предплечьями и ядрами бицепсов. Когда-то Феликс серьезно занимался боксом, дошёл до первого разряда и даже служил в спортроте местного десантного полка. Спорт он, ясное дело, забросил, но природная сила сохранилась. На спор он заваливал армрестлингом налитых культуристов, отроду не выпивших ни одной рюмки, не выкуривших ни одной сигареты. Очевидно, Клим рассчитывал иметь дело с интеллигентом несколько иной формации. Грозный вид казака сменился фамильярной народной душевностью. Вдруг я вспомнил, где видел эту рожу. Он работал в нашем НИИ, ещё при Советской власти, инженером по технике безопасности, и был старш/и/м в колхозе. Тогда ещё никто не знал, что он казак, вряд ли он сам об этом догадывался, но вёл себя нахраписто.