Федька Сыч теряет кличку - Страница 34

Сыч только что приехал с Селиваном Епифановичем из больницы. Щека хоть и не болела, но швы еще не сняли, и лицо было забинтовано.

Крепко полоснул Генка бритвочкой. Почти всю левую щеку раздвоил. Чтобы стянуть рану, хирургу пришлось наложить шесть швов. Операцию Сыч перенес геройски: ни одной слезинки не уронил. Хирург похвалил:

– Молодец. Из таких растут сильные люди.

Сычу хоть и было больно, но после этих слов он и морщиться перестал.

Сыч досматривал журнал, когда зазвонил телефон. Селиван Епифанович снял трубку.

– Слушаю… Ах, это вы! Я жду вас. Заходите, заходите. Конечно. У меня! – Селиван Епифанович улыбнулся Сычу: – Ну, дружок, поздравляю… Тебя ждет большая радость…

Сыч не успел еще ничего спросить, как дверь широко распахнулась, и в кабинет вскочил Андрюшка. Сыч хотел было кинуться к нему, но внезапно остановился: в дверях стоял широкоплечий военный с большими глазами, точь-в-точь как у мамы…

– Дядя Боря! – крикнул Сыч и бросился к военному. Тот на ходу подхватил Сыча под мышки, приподнял и крепко прижал к груди.

– Ах ты, малыш мой… – взволнованно повторял дядя Боря. – Ах ты, малыш…

Сыч заплакал. Плакал от радости, оттого, что все кончено с прежней жизнью, что теперь он может открыто смотреть людям в глаза, что рядом с ним будет всегда дядя Боря, с такими родными, большими серыми глазами. Селиван Епифанович обнял Сыча.

– Спасибо, Федя, за помощь, которую оказал нам. Будь счастлив… А я как-нибудь на днях загляну к вам. Можно?

Сыч ничего не сказал, а только крепко прижался к Селивану Епифановичу…

Сколько вдруг новых друзей – и ребят, и взрослых – появилось у Сыча! Разве он думал об этом когда-нибудь или мечтал? И сердце мальчика, давно не знавшее ласки, вдруг потянулось к каждому человеку, открылось для доброй дружбы. Он понял, что вокруг него живет много людей умных, заботливых и отзывчивых.

Он радостно шел с дядей Борей по улицам города, шел к себе домой, твердо, не оглядываясь, не пугаясь милицейской формы.

Через неделю Сычу сняли швы. Розовый шрам пересек щеку. Он, этот шрам, остался единственным напоминанием о прежней жизни, страшной и стыдной.

Как-то раз Сыч возвращался с рынка. Он накупил молодой картошки, зеленого лука, огурцов и яиц; дядя Боря давно хотел поесть окрошки. И вдруг, совсем неожиданно, столкнулся лицом к лицу с теткой Варварой. Остановились, поздоровались. Лицо ее осунулось, глаза глядели печально.

– Ты совсем большой, Федюнька, – тихо и ласково сказала тетка Варвара. – И шрам. Нелегко, поди, жилось?

– Нелегко, теть Варя, – ответил Сыч. – Теперь с дядей живем. Из армии он приехал. Шофером работает. Вчера койку купили и стол…

У тетки Варвары влажно затеплели глаза.

– Хороший, значит, человек?

– Хороший, теть Варя.

– И слава богу. Авось и счастье свое найдете.

– А вы как? Все у сестры?

Тетка Варвара вздохнула, отвела потускневшие глаза.

– Нет, сыночек, не ко двору пришлась ей. У соседки пока устроилась. – И потом жалобно, будто взрослому: – Ох, доля моя горькая! Ни крыши, ни теплого слова! Трудно, Федюнька, жизнь-то построить…

И слеза крупная и светлая покатилась по ее щеке. Сыч остро вспомнил тот вечер, когда уходила тетка Варвара из их дома. Как это было давно! Она и тогда плакала, и слезы тепло падали на его руку. Тогда впервые, после мамы, он услышал это ласковое слово «Федюнька». Никто его больше так не называл, никогда. И как тогда, у него вдруг запершило в горле, невольно в уголках глаз закипели слезы.

– Теть Варя, идемте к нам… Вместе жить будем. Веселей втроем-то.

Тетка Варвара всхлипнула, печально улыбнулась…

– Дитя ты мое сердечное… Спасибо на теплом слове… Кому я теперь нужна? Ведь дядя у тебя…

Но Сыч твердо повторил.

– Идемте, теть Варя. Вместе будем.

Тетка Варвара задумалась, потом тихо:

– Спасибо, Федюнька…

И они, взяв с двух сторон сумку, медленно пошли по улице. Вскоре домой заехал обедать дядя Боря.

– Ого, как вкусно пахнет. Ты молодец, Федя!

– Это не я, – ответил Сыч. – Это – тетя Варя. – И поспешно добавил: – Помнишь, я тебе рассказывал…

Тетка Варвара, опустив голову, стояла у печки. Сыч увидел, что натруженные руки ее, державшие белую тряпицу, дрожали.

– Дядя Боря! Пусть она живет с нами. Ей негде жить…

Дядя Боря с минуту молчал, а потом весело сказал:

– Значит, еще одну кровать покупать надо! – И крепко поцеловал Сыча.

На другой день Сыч прибежал в «Веселый керогаз» радостный, возбужденный. Увидел Тимку.

– А Андрюшка где?

– Здесь где-то… Эй, Андрюшка!

И когда Андрюшка подошел, Сыч, широко улыбаясь, сказал:

– Сейчас из школы. Записался… Вместе ходить будем…

Тимка вздохнул:

– Прямо не верится, что через две недели – учиться. Работы еще много, – и он кивнул на баркас, возле которого копошились ребята и Фаддеич.

– Зимой все закончим, – произнес Андрюшка. – А там… – он мечтательно закрыл глаза, – а там, как только кончим учиться – в поход!

Но тут раздался звонкий голос Светки.

– Ребята, глядите, что это?

Все оглянулись. По дорожке, потный и усталый, тащил доверху груженную тележку Юрка Бабукин. Он остановился, вытер лицо рукавом, крикнул:

– Да помогите мне!

Андрюшка и Федька бросились к Юрке.

– Ого! – закричал Андрюшка. – Откуда это? Юрка грустно сказал:

– Ликвидировал свою частную мастерскую. Все имущество передаю в «Веселый керогаз»…

Федька молча глядел на друзей – на Андрюшку, Тимку, Юрку, на Фаддеича у баркаса и улыбался.

Хорошо! Хорошо, когда много друзей, когда тебя ждут интересные дела. Все, что было, прошло. Нет больше Зубова, нет Петра и Сеньки. Они в тюрьме. В детской колонии Генка и Жмырь. А вместе с ними ушла и Федькина кличка «Сыч». Ушла навсегда.

Барнаул, 1960–1962 гг.