Фавориты Екатерины Великой - Страница 13

В Зимнем дворце уже заседал Сенат. Под руководством Екатерины были срочно сочинены и разосланы во флот и в армию реляции с объявлением о восшествии на престол Екатерины. Реляции были посланы адмиралу Талызину, чтобы он срочно отбыл в Кронштадт, генералу Петру Ивановичу Панину в Кёнигсберг, чтобы он сменил Румянцева, которого подозревали в верности Петру III, и т. д. Поход в Данию был отменен.

Когда Дашкова узнала, что Екатерина благополучно достигла Петербурга, она направилась в Зимний дворец. Вся площадь перед дворцом была запружена народом. «Я вышла из кареты и хотела пешком пройти через площадь, но я была узнана несколькими солдатами и офицерами, и народ понес меня через площадь высоко над головами». Наконец она добралась до Екатерины. «Мы бросились друг к другу в объятия: ''Слава Богу! Слава Богу!'' – могли мы только проговорить». Но Екатерине нужно было продолжать работу. Одними распоряжениями и реляциями дело не решишь. Екатерина решила сама двинуться во главе войска в Петергоф. Разговор с супругом мог состояться только при поддержке армии.

Накануне выступления в Петербург явился великий канцлер Воронцов Михаил Илларионович, а также полковники Семеновского и Преображенского полков – князь Никита Трубецкой и граф Александр Шувалов. Все они были в свите императора, двое последних были посланы Петром в столицу, чтобы удержать свои полки в повиновении императору. Увидев, как обстоят дела, оба полковника тут же присягнули Екатерине. Канцлер Воронцов повел себя иначе. Он отказался присягать и попытался убедить Екатерину отказаться от опасной затеи: «пресечь восстание немедленно, пока оно еще в самом начале, и воздержаться впредь, как подобает верной супруге, от любых опасных предприятий». Екатерина подвела его к окну, на площади ликовала толпа – поздно! «Будьте уверены, ваше величество, – сказал канцлер, – я никогда ни словом, ни делом не буду вредить вашему правлению, и для доказательства искренности моих слов прикажите одному из преданнейших ваших офицеров наблюдать за моим домом, но никогда при жизни императора я не нарушу данной ему присяги». Воронцов был посажен под домашний арест.

Дашкова пишет: «Мы должны были, наскоро пообедав, отправиться в Петергоф во главе войск. Императрица должна была надеть мундир одного из гвардейских полков; я сделала то же самое; ее величество взяла мундир у капитана Талызина, а я у поручика Пушкина, так как они были приблизительно одного с нами роста»

Армия двинулась в Петергоф в десять вечера. Белые ночи на исходе, но было еще светло. Во главе двенадцатитысячного войска скачут две красавицы в мужских мундирах. Шляпа Екатерины украшена лавровым венком, распущенные волосы по плечам. Дашкова в молодости была очень хорошенькая. О, светлый миг! Упоение победой и счастьем, что может быть чудеснее! (Голливуд, да и только.) В рескрипте Сенату Екатерина оставила следующее заявление: «Я теперь выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному правительству, с полной доверенностью, под стражу: отечество, народ и сына моего».

А в Ораниенбауме события происходили следующим образом. Накануне предстоящего праздника – именин государя – свита находилась в полном составе: канцлер Воронцов с братом Романом (отцом Дашковой), вице-канцлер Голицин, фельдмаршал Миних, уже упомянутые полковники Семеновского и Преображенского полков, трое Нарышкины, гофмаршал Измайлов, Девьер, Гудович и так далее, все важнейшие особы государства. При них дамы – жены и дочери, в числе которых супруга Кирилла Григорьевича Разумовского.

28 июня, как обычно, в десять часов утра, император устроил смотр войск – парад голштинцев. Празднество назначалось на завтра, а сегодня в Петергофской церкви должна была состояться торжественная служба. Позавтракали неторопливо, а потом шестью экипажами двинулись в Петергоф. До прибытия государя и свиты туда был загодя послан гофмаршал Измайлов с приказом понаблюдать за Екатериной, мало ли что может выкинуть их величество. Петр не был уверен в жене, а может быть, уже предчувствия его мучили. Измайлов прибыл в Петергоф, но не увидел императрицу, она не выходила из Монплезира. Камеристка сообщила, что государыня поздно легла спать, а больше она ничего не знает. Время шло, Екатерина не появлялась, и Измайлов рискнул без приглашения проникнуть в ее покои. Дом был пуст.

Перепуганный гофмаршал скачет навстречу Петру и через Гудовича сообщает, что его супруги нет на месте: похоже на то, что она уехала. Петр не поверил. Он сам пошел в Монплезир – никого, только на видном месте лежит приготовленное к торжеству бальное платье. Петр обежал все комнаты, обшарил шкафы, даже заглянул под кровать. «Не говорил ли я вам, что она на все способна», – крикнул он, чуть не плача, и бросился на поиски в парк. Там он и повстречал посыльного от своего камердинера Брессона, который был в Петербурге. Брессон нашел верного человека, обрядил его в крестьянское платье и с запиской отправил в Петергоф. В записке сообщалось о перевороте, власть перешла в руки Екатерины.

Вот здесь Петр совершенно пал духом. Тогда-то он и направил канцлера Трубецкого и Шувалова в Петербург. В три часа прискакал из столицы верный голштинец и рассказал подробности происшедшего в городе. Волков тут же сел писать от имени государя указы. В одном из указов он сообщал народу, что наследник не его сын, а потому он был строг с императрицей. На голову Петра сыпались советы, один другого фантастичнее. Петр решил защищаться до последнего солдата, для чего приказал призвать из Ораниенбаума свое голштинское войско – 1300 человек, но старый опытный воин Миних нашел эту идею бессмысленной. Кронштадт рядом, надо искать помощи у флота.

В Кронштадт поплыл Девьер. На острове еще ничего не знали о перевороте. Девьер нашел нужным не будоражить солдат, он сделал вид, что ничего не произошло, и отправил в Петергоф донесение, что в Кронштадте ждут императора. Донесение было получено в десять часов вечера, как раз в тот момент, когда Екатерина вышла с войском из Петербурга.

От пережитых волнений Петр еле держался на ногах, несколько раз терял сознание, пил, конечно, чтобы поддержать силы. Петр решил плыть в Кронштадт. Вся свита вместе с ним погрузилась на фрегат и галеру. В Кронштадт они приплыли глубокой ночью. Их никто не встречал в гавани, более того, с берега раздался приказ немедленно удалиться. «Как удалиться? Это я, ваш император!» С берега ответили, что у них нет больше императора, а есть императрица, и если суда не уйдут, по ним будет открыт огонь.

Петр опоздал. Пока он судил и рядил со своими приближенными, в Кронштадт прибыл с новыми полномочиями адмирал Талызин. Он тут же посадил Девьера под арест, после чего собрал гарнизон на плацу, и солдаты тут же принесли присягу Екатерине.

На фрегате и галере был полный разброд, мужчины ругались, женщины плакали. Миних дал новый совет императору: плыть в Ревель, там пересесть на военный корабль и уплыть в Пруссию к своей армии. «Вы примете начальство над войском, – твердил Миних, – поведете его в Россию, и я ручаюсь вашему величеству, что в шесть недель Петербург и Россия будут у ваших ног». Но свита, а с ними и Петр нашли этот план слишком смелым, а потому невыполнимым. Рюльер пишет: «… придворные и молодые дамы вошли вместе с Минихом, чтобы изустно слышать, какое еще оставалось средство к спасению; они говорили, что у гребцов не хватит сил, чтобы везти в Ревель. ''Так что же, – возразил Миних, – мы все будеv им помогать''. Весь двор содрогнулся от такого предложения». Свита не хотела садиться за весла. Большинство советовали плыть обратно в Ораниенбаум, что Петр и сделал. А что дальше? Переговоры с императрицей, другого пути нет.

Слуги со слезами встретили своего императора. Он узнал, что армия Екатерины уже близко, и вдруг приказал седлать лошадь – можно переодеться и ускакать в Польшу. Но и это наивное желание не было исполнено. Слуги кричали: «Батюшка наш! Она прикажет умертвить тебя!», а Воронцова, плача, сердилась: «Зачем пугаете своего государя».