Фаворит. Полководец - Страница 18

Иван много сделал для своего друга. И готов сделать еще больше. Но он не имел возможности удовлетворить его тщеславие. Карпов как-то предложил не заморачиваться и начать называться профессором. Мотивация была железной: ни один из самых известных медиков современности не мог соперничать с Павлом в деле врачевания. Вот только это попахивало самозванством. Рудакову же хотелось признания.

Дюваль точно знал, куда бить. О том, что удар достиг цели, говорило изменившееся выражение лица собеседника. Поэтому француз начал развивать наступление, нанося удары в слабую точку. Он переходил на различные темы, поминал разных людей, страны и города. Он высмеивал одних и восхищался другими. Но неизменно в той или иной мере его слова с завидным постоянством дергали за струну тщеславия непризнанного гения.

И он непременно добился бы успеха, если бы не одно «но». Рудакова могли осыпать золотом, обеспечить самой современной лабораторией и лучшей лечебницей. Но никто не смог бы заменить ему Карпова. Его друг был единственным на всем белом свете. Потому что обладал даром видеть недоступное другим.

Своими успехами Павел обязан именно Карпову. И лекарю хватало здравого смысла осознавать это и принимать как данность. Иван далек от медицины. Это факт. Однако он видел нечто такое, о чем рассказывал Рудакову. Тот начинал работать в указанном направлении. Многое из рассказанного другом так до сих пор и не далось, но немало уже воплотилось в жизнь.

Взять те же градусники. Иван обрисовал общее устройство. Обозначил, что вода на берегу моря кипит при постоянной температуре сто градусов. Начинает замерзать при нуле. А температура здорового человека равна тридцати шести целым и шести десятым градуса. Почему градусы? Откуда он все это взял? Вопросы, на которые нет ответов.

Павел вместе с братом Ивана, Дмитрием, с присущим им пылом взялись за это дело. В итоге создали термометр. Измерительный прибор, получивший применение не только в медицине. Нечто подобное известно уже не менее полувека. Но те приборы столь несовершенны, что не идут ни в какое сравнение с новинкой.

И так во многих областях. Это Иван предложил документировать и систематизировать болезни всех пациентов госпиталя без исключения. И сегодня у Павла уже имеется богатый архив, на основе которого получены первые положительные результаты.

Рудаков не собирался принижать свои заслуги. Однако прекрасно отдавал себе отчет, что является только движущей силой. Но чтобы добиться какого-либо результата, одной кипучей энергии недостаточно. Ей еще необходимо задать нужное направление. И тогда путь, на который порой требуется целая жизнь, можно пройти всего лишь за пару-тройку лет.

Дюваль избрал правильную тактику, нащупав уязвимое место у своего собеседника и наставника. Но он не мог знать, что для победы тщеславия необходимо сначала устранить одно-единственное препятствие. Боярина Карпова.

– Оставим этот разговор, Арман, – вновь беря бокал с вином, произнес Павел.

– Но почему?

– Я там, где должен быть. А что до профессорского звания… Вот скажите, дорогой Арман, какая разница больным, кто избавляет их от недуга, простой лекарь или признанный в медицине светила?

– Но как вы не понимаете! Никто не станет учить студентов по трактату обычного лекаря. Гордыня не позволит профессорам учиться у того, кто стоит в иерархии ниже их. Вы великолепный медик, но ваше учение, ваши знания – они умрут вместе с вами. Сегодня вы спасаете сотни, но в результате утраты вашего опыта умрут тысячи. Может показаться, что я взываю к вашему самолюбию, но на деле всего лишь призываю вспомнить о долге.

– Ну, не стоит так-то сгущать краски, уважаемый Арман. Коли вы обращаетесь к моему чувству долга, то я о нем не забываю. В моем госпитале присутствуют как минимум четверо медиков. Вы и ваши товарищи признаны в мире медицины, а в скором времени окажетесь достойными звания профессоров. И коль скоро вы не чураетесь учиться у меня и перенимать мой опыт, то и к моему трактату отнесетесь с должным уважением.

– Но кто-то из нас может возжелать присвоить себе ваши труды. Человек слаб.

– Я это знаю. Как понимаю и то, что трое других не потерпят возвышения четвертого. Так что имя мое сохранится в той или иной мере. И потом, мне только тридцать. Не находите, как-то рано думать о профессорском звании? И, наконец, больше всего на свете я желаю получить его именно в Московской медицинской академии. Там, где меня отвергли. Все иное попахивает каким-то плутовством. Ваше здоровье, Арман.

– Ваше здоровье, Павел.

Стальное перо с легким скрипом скользило по тонкому листу бумаги, выводя аккуратные буковки, переплетающиеся в слова, образующие затем предложения. Великолепное солнечное утро, превосходное настроение, а потому и работается невероятно легко. Мысли буквально изливаются из него, требуя воплощения на бумаге. И здесь только одна проблема. Какими бы ни были удобными писчие принадлежности, рука все одно не успевала запечатлеть весь этот поток.

Но вот все готово. Кардинал замер с занесенной над бумагой перьевой ручкой. Медленно отложил ее в сторону. Посыпал на чернила из песочницы. Переложил листы в порядке очередности и перечитал содержимое. Великолепно. Правка не требуется, а значит, нет необходимости в переписывании. Перо ни за что не зацепилось, и, как следствие, работа вышла без клякс. Все же качество изделий замятлинских мануфактур и заводов впечатляло.

Признаться, правка текстов его несколько раздражала. И причина тут не в лености. Текст, подвергающийся многократным переделкам, свидетельствует о некомпетентности писавшего, о путаности его мысли и личной неуверенности. У кардинала Зелинского не было никакого желания ассоциироваться хотя бы с одной из перечисленных черт.

Наконец бумаги отложены в соответствующую папку, которые потом разберет секретарь. Всего их четыре. С обычными документами, не требующими спешки. С документами второй очереди, на исполнение которых есть не более десяти дней. И первой, требующей незамедлительного исполнения. Четвертая предназначена для текущей корреспонденции. А переписка у провинциала Польской провинции[9] была весьма обширной.

Кардиналу Зелинскому недавно исполнилось сорок лет. Но его все же сочли достойным возглавить провинцию, образованную два года назад. За это время он успел проявить себя не просто ярым поборником католической церкви, но и добиться видимых результатов. Его стараниями появилось сразу четыре новых коллегиума. И один из них здесь, в Варшаве. Причем он позиционировался как учебное заведение не просто для шляхтичей, но представителей магнатских родов.

Его высокопреосвященство придерживался мнения, что братья, трудившиеся на территории Речи Посполитой не покладая рук, начали совершать недопустимые ошибки. Они все чаще склонялись к жестким способам решения возникающих противоречий. И использовали для этого все свое влияние на светскую власть.

К примеру, в споре между католиком, кальвинистом и православным всегда будет принята сторона католика. И даже принадлежность к униатской церкви не гарантировала сколь-нибудь справедливого суда.

Подобный подход недопустим. Однобокие вердикты в стране, где более половины подданных не принадлежат к католическому вероисповеданию, могли только навредить. Братья успели позабыть, как действовали их предшественники, ведя тонкую игру.

Они развенчивали заблуждения оппонентов и наглядно, на открытых всенародных диспутах, доказывали истинность католицизма. Работали на перспективу. Процесс, растянутый не на годы, но на десятилетия, требующий кропотливого труда, но зато очень эффективный. Сколько потомков истых приверженцев иных конфессий сами переходили в лоно католической церкви и становились ее ярыми сторонниками!

Его же современники, окрыленные успехами ордена, хотят добиться немедленного результата. При этом они не отдавали себе отчета в том, что пользуются плодами тех, кто положил на их взращивание свою жизнь. И сегодня пришла пора встряхнуть много о себе возомнивших братьев, дабы вернуться к планомерному, постепенному и неизбежному наступлению на позиции своих противников. Только это залог победы.