Фауст, траг. Соч. Гёте. Перевод первой и изложение второй части. М. Вронченко - Страница 10

У Гёте сказано: «Вскипает море широкими струями у подножья скал»; на стр. 67: «Там славословие (?) с чистой любовию…» и т. д. и т. д. Встречаются даже ошибки, показывающие незнание языка – не книжного, а разговорного. Вот некоторые из них. На стр. 66: «gute Mähr sagen» совсем не значит: «рассказать сказочку», а просто «поболтать»; на стр. 96 г. Вронченко почел одно весьма обыкновенное выражение: «aus dem letzten Loch pfeifen» («быть при последнем издыхании» – слово в слово: «свистать из последней дырочки») за непристойность и, с важностью добросовестного переводчика, перевел это выражение… как? – извольте справиться сами, почтенный читатель… На стр. 102: «Sie sind vom Rhein», значит: «они родом с Рейна», а не «для них – Рейн был по пути». На стр. 160: слова Мефистофеля к Фаусту: «ну, иногда я позволяю тебе самого себя обманывать», переведены:

На стр. 168:

у Гёте сказано: «слово, названье» (Name). Природаздесь не имеет смысла. На стр. 186 слова: «aus dem vergriffennen Büchelchen» – переведены: «по книжке наобум»вместо: «по захватанной (от употребления запачканной, старой) книжке». Г-н переводчик смешал слова: «ergreifen» и «vergreifen»! На стр. 221 – почему слова Мефистофеля: «Vorbei, voibei!» («мимо, мимо!») переведены: «пускай их! едем»? и т. д. По крайней мере рифма этого не требовала.

Неточных выражений также попадается чрезвычайно много. Кстати: напрасно г. Вронченко говорит в предисловии: «в примечаниях означены отступления»… не все отступления означены в примечаниях! Сверх того, мы твердо убеждены, что ни один читатель не запомнит четырех стихов сряду из перевода г. Вронченко. Может ли, например, следующее четверостишие лечь кому-нибудь на память (мы уже не говорим о тех, которые знают подлинник):

Из всего сказанного мы выводим следующее заключение: всё, что мог только сделать добросовестный и трудолюбивый переводчик, не поэт, исполнено г. Вронченко… но это всёне удовлетворяет читателя. Замечательно, что ни один перевод г. Вронченко (его «Макбет», «Гамлет») не считался окончательным; другие, и не безуспешно, принимались именно за те же трагедии. Как работа приуготовительная, его переводы всегда приносили большую пользу: они знакомили публику с произведениями замечательными, возбуждали и поощряли других; его «Макбет», его «Гамлет» отличаются довольно определенным колоритом; мы не можем забыть, что любовь к Шекспиру собственно имвозбуждена в кругу наших читателей. Но «Фауст» Гёте, сознаемся откровенно, превзошел его силы; такая определенная, страстная, глубоко поэтическая личность могла быть передана только другим поэтом… Бесспорно, перевод г. Вронченко несравненно выше какого-нибудь вялого подражания «Фаусту», написанного пустозвонными ямбами; читатели с удовольствием и пользою прочтут этот новый перевод; но считать труд г. Вронченко окончательным мы не можем, хотя и будем удовлетворяться им до тех пор, пока не явится der rechte Mann [17], как говорят немцы.

Мнение наше о самом «Фаусте» известно читателям; немцам пора бы оторваться от слишком исключительного поклонения «Фаусту» (мы еще недавно читали стихотворение г. Карриера, в котором он называет «Фауста» das Buch des Lebens [18], потому что своим прошедшим, как бы оно прекрасно ни было, слишком долго любоваться не следует; пора, давно пора немцу Фаусту выйти из своей кельи, в которой он всё еще сидит о̀бок с Вагнером, так же как и император Фридрих, в народных сказаниях, сидит и дремлет под землей; [19]пора ему перестать заниматься трансцендентальными вопросами… Но на нас, русских, «Фауст» не может иметь подобное влияние: мы вообще не отличаемся определенностью и неподвижностью убеждений; напротив, скорее следует бояться, что «Фауст» пройдет у нас довольно незаметно, не возбудив в нас особенного размышления, тем более что труд г. Вронченко – труд огромный и добросовестный, кроме холодной благодарности, ни от кого не получит другой дани. Как быть! Это пока общая у нас участь всех подобных трудов…

Печатается по тексту Т, Соч, 1880,т. I, с. 193–233, с исправлением опечаток по первой публикации.

Впервые опубликовано: Отеч Зап,1845, т. XXXVIII, № 2, отд. V, с. 40–66.

Автограф неизвестен.

Датируется концом 1844 – началом 1845 года.

Статья Тургенева, посвященная новому переводу «Фауста» Гёте, вызвала большой интерес в литературно-общественных кругах. Принципиальное значение статьи состояло в том, что в ней был подведен итог критического переосмысления исторического значения и сущности творчества Гёте, начатого на страницах «Отечественных записок» Герценом и Белинским.

В статьях 1839 г. и особенно в статье «Менцель, критик Гёте» (1840) величие Гете как художника Белинский видел в том, что «в дивных образах осуществляет он божественную идею для ней самой, а не для какой-либо внешней и чуждой ей цели» ( Белинский,т. III, с. 399). С этой точки зрения и «Фауст» истолковывался им как драма, в которой воспроизведена «жизнь субъективного духа, стремящегося к примирению с разумною действительностью» (там же, с. 416). Герцен, не разделявший «примирительных» увлечений Белинского 1839–1840 гг. и воспринимавший диалектику Гегеля как «алгебру революции», относился критически к Гёте еще в 1830-е годы (см.: «Первая встреча» (1836). – Герцен,т. I, с. 108–126). Поэтому закономерно, что именно с «Записок одного молодого человека» (1840) Герцена началась в «Отечественных записках» переоценка творчества Гёте, вызванная формированием нового революционно-демократического направления в русской критике. Окончательно отказавшись от «примирения с действительностью» и «раскланявшись» с «философским колпаком» «Егора Федоровича» (т. е. Гегеля, см.: Белинский,т. XII, с. 22–26), Белинский так же резко изменил свое отношение к Гёте.

Переоценка Гёте в формирующейся революционно-демократической критике шла в двух направлениях. С одной стороны, были вскрыты слабые стороны Гёте как человека, порожденные и обусловленные историческими чертами немецкой общественно-политической и культурной жизни XVIII в. (его «филистерство», оторванность от общественной практики); с другой стороны, творчество Гёте было осмыслено по-новому, с точки зрения близости его к реалистическому искусству (см.: Жирмунский В. Гёте в русской литературе. Л., 1937, с. 357–367).

В рецензии на второй выпуск сочинений Гёте в русском переводе (1842) Белинский писал: «Царь внутреннего мира души, поэт по преимуществу субъективный и лирический, Гёте вполне выразил собою созерцательную, аскетическую сторону национального духа Германии, а вместе с нею необходимо должен был вполне выразить и все крайности этой стороны. Чуждый всякого исторического движения, всяких исторических интересов, обожатель душевного комфорта до бесстрастия ко всему, что могло смущать его спокойствие – даже к горю своего ближнего, немец вполне, которому везде хорошо и который со всем в ладу, Гёте невыносимо велик в большей части своих лирических произведений, в своем „Фаусте“ – этой лирическойпоэме в драматической ферме…» ( Белинский,т. VI, с. 182).