Фатум. Самые темные века - Страница 5

Медлить было нельзя. Если знаменосец выпьет еще одну жизнь, в одиночку его уже не остановить!

Я нагнал танцовщицу и вонзил острие ятагана ей в спину, аккурат под нижнее ребро. Клинок легко пронзил комедиантку и окровавленной сталью вышел у нее из живота. Девица рухнула на колени и потянула за собой ятаган, тогда я упер подошву сапога в девичье плечо и рывком высвободил клинок. Танцовщица без чувств растянулась на залитой кровью мозаике.

Не теряя времени, я развернулся и рубанул ятаганом по запястью тянувшегося ко мне акробата. Легко перерубил и сухожилия и кости и новым замахом обрушил ятаган на голову второго комедианта. Изогнутый клинок рассек череп, раздробил переносицу и засел над верхней губой.

А крови – чуть. С трудом высвободив оружие, я едва успел отскочить от однорукого теперь акробата, зашедшего сбоку. Быстро рубанул и остро заточенная сталь с хрустом перебила сустав, предплечье повисло, а одержимый даже не поморщился. Подавшись вперед, он попытался сбить меня с ног, но волочившиеся по полу кишки за что-то зацепились, и мощным боковым ударом я снес его курчавую башку, так что та повисла на ошметках мышц и лоскутах кожи.

Только отвлекся смахнуть брызнувшую в лицо кровь, и сразу в кушак вцепились чужие пальцы. Дотянувшийся до меня комедиант с раскроенным черепом потянулся к шее, я рукоятью ятагана шибанул его по изуродованному лицу, и хоть левый глаз лопнул и бесцветной жижей заструился по скуле, отшвырнуть парня не получилось. Пришлось выхватить стилет и вонзить острие в правую глазницу, полностью ослепив акробата.

После я высвободился из мертвой – воистину мертвой! – хватки и кинулся вдогонку за танцовщицей, что, оставляя на мозаике кровавый след, упрямо ползла к знаменосцу Бестии.

Порождение тьмы бесновалось у края мозаики, не в силах ступить на изображение распятой госпожи, а когда я настиг девчонку, изо всех сил швырнуло в меня свою ужасную флейту. Острые сколы костей распороли рубаху и кожу, но поздно – ятаган уже рухнул вниз и с деревянным стуком врубился в девичью шею.

– Ad gloriam odium![20] – заорал я, когда на мозаику хлынул поток крови и знаменосец Бестии взвыл так, словно его паром ошпарило.

Но не паром – ненавистью!

Кожа чудовища покраснела и покрылась волдырями, полыхавшее в глазах пламя преисподней потухло, и на какой-то миг показалось, будто на меня смотрят водянистые глаза Марка Хасты.

Или так оно и было?

Неважно – кровь вовсю клокотала на мозаике, а ятаган раскалился докрасна, и я бросился в атаку. Знаменосец Бестии хоть и был выше, мощнее и сильнее, но развернулся и козлиными прыжками помчался наутек.

Я – вдогонку. Не осталось ни страха, ни сомнений. Сознание заполонила одна лишь ненависть. Ненависть, которая делает нас истинно свободными и вдыхает жизнь в куски мяса, именуемые человеческими телами.

Ненавижу – значит, существую!

Ненавижу!

Первый удар объятого пламенем ятагана пришелся промеж лопаток. Брызнула нестерпимо вонявшая серой черная кровь, знаменосец жалобно взвыл, а следующим замахом мне удалось изловчиться и перебить ему колено. Темное создание с грохотом врезалось в кафедру, разнесло ее в щепы и покатилось по полу.

Я в один миг оказался рядом и с размаху рубанул клинком по запрокинутой гортани. Лезвие, с хрустом перебив хрящи, застряло в мускулистой шее, и огонь с ятагана перекинулся на бороду. Знаменосец судорожно засучил ногами и ударом копыта отбросил меня в сторону. Боль обожгла бедро, острые грани смальты разодрали рубаху и оцарапали кожу, но ненависть моя была сильна, и я легко вскочил с мозаики и вновь бросился в атаку.

– Odium aeternum! – орал и кромсал шею твари уже потухшим, но от этого не ставшим менее острым клинком.

А потом сталь прошла через кости и плоть и со звоном угодила в каменный пол.

Дзанг! – удар болью отозвался в руку, клинок лопнул и разлетелся на куски.

Но это было уже неважно – отрубленная рогатая голова чудовища валялась в шаге от истекавшего вонючей жижей тела.

Теперь не встанет, теперь не оживет. Какое-то время – точно.

Закашлявшись, я повалился на ближайшую скамью и зажал отбитый и исцарапанный бок. Ненависть схлынула, навалились усталость и боль.

Ничего, жить буду. Я – буду, а кто-то нет.

Я с сожалением поглядел на изувеченные тела девчонок, с которыми мы могли бы недурственно провести сегодняшний вечер. Вот тебе и per anum, вот тебе и per os.

Да уж, все беды рода людского от гордыни, алчности и глупости.

Вспомнился отчим Секундус, который поставил свои убеждения выше уложений Церкви и едва не выпустил в мир знаменосца Бестии, захотелось найти его и удавить. Но не стал, нет.

Не стоит растрачивать ненависть по пустякам. Еще пригодится.

И я толкнул ногой рогатую голову знаменосца, злобно пялившуюся на меня своими мертвыми глазами…

– Посмотри мне в глаза, – услышал Темный Властелин Хегертон на рассвете.

Дремлющий после ночи безумной страсти гигант попытался приподняться на локте, но не преуспел. Демоноиды и дьяволиада, чертыхнулся Темный Властелин и рванулся сильнее – до хруста в запястьях и лодыжках, они не спешили покидать те места, к которым их приковал неведомый паралич.

Приподняв голову, Темный Властелин Хегертон обнаружил себя распятым поперек обширного ложа, растерзанного недавней битвой двух титанических темпераментов. Его мускулистые руки и ноги были привязаны к столбикам кровати, был он совершенно гол, а низ его живота скрывался в сладком жарком полумраке меж роскошных бедер оседлавшей его Королевы. Темный Властелин Хегертон чувствовал, что там, в восхитительной влажной жаре августейшего лона, он крепок, стоек и востребован.

Королева разглядывала его сквозь глазные щели чужого лица. Чужая кожа, прихваченная к ее собственной крошечными швами, отличалась более светлым оттенком. Маска, скрывающая королевский лик, жила своей жизнью, гримасничая совершенно без всякой связи с эмоциями Королевы, ее речью и действиями.

Время от времени маски менялись. Темный Властелин Хегертон за месяцы любовной связи со своей повелительницей привык к тому, что, просыпаясь утром в одной постели с возлюбленной, не всегда обнаруживал у нее то же лицо, с которым она засыпала вечером накануне. Он принял это как должное – так, как принимали причуды своей Королевы все Проклятые Властелины Севера. Все живущие вечно были по-своему странны – прежде всего тем, что жили, не живя, тем, что обманули смерть, не сумев обмануть еще и жизнь. Что же удивительного в том, что их повелительница – та, что подарила им бессмертие в обмен на их человеческие души, проведя над каждым из своих подданных обряд Обращения, – самая странная среди них?

Сейчас маску из чужой кожи искажала гримаса крайнего ужаса, в то время как взгляд Королевы был исполнен спокойствия и ленивого любопытства. И еще где-то в самой глубине этих глаз притаился голод – тот голод, что терзает сильнее всего на свете, который приходится чувствовать каждое мгновение своего существования на земле, тот, без которого уже не можешь обходиться спустя некоторое время.

Темный Властелин Хегертон знал этот голод. Он сам постоянно испытывал его. Было знакомо ему и выражение глаз Королевы.

Так паучиха рассматривает попавшее в ее тенета насекомое прежде, чем пожрать его.

Темному Властелину Хегертону на мгновение стало не по себе. Впрочем, он тут же позволил себе расслабиться и вкусить новую порцию удовольствия, которым Королева одаривала своего фаворита вот уже который месяц их на удивление долгого – по меркам двора – романа.

– Да, моя госпожа? – сказал Темный Властелин Хегертон.

Владычица склонилась к нему, коснувшись широкой груди Темного Властелина острыми сосками. Хегертон вдохнул терпкий мускусный аромат, исходивший от ее разгоряченного тела.

– Мне нужно лицо, – шепнула Королева ему в самое ухо. – Мое собственное лицо. И это не обсуждается.