Фатальное колесо. На все четыре стороны (СИ) - Страница 3

Хотя… про Насреддина я стал читать во втором классе.

Вернее, стану.

Стану?

И тут неожиданно сделалось страшно. По-настоящему. До темноты в глазах. До колик в животе. Скрутило от невыносимой жути так, что я уселся прямо на пол, где стоял, обхватив голову руками.

Стану…

Чего я «стану»? Читать Соловьева, которого взахлеб перечитывал четыре десятка лет назад? Не стану. Неинтересно – в прошлом году пытался почитать. Скука.

Тогда что? Учиться ездить на большом велосипеде? Уже умею. Плавать? Играть в шахматы? Разводить огонь в печке? Всему этому я учился в семилетнем возрасте.

Но… все это я уже умею… умею… умею…

Ходить в студию игры на баяне? Фига с два! Больше я этой ошибки не повторю…

Я еще посидел, успокаиваясь, встал на ноги и почему-то отряхнул колени.

Вот! Вот оно.

БОЛЬШЕ Я НЕ ПОВТОРЮ СВОИХ ОШИБОК!

Вот что действительно может стать интересным в моем купированном состоянии. В этом тщедушном детском тельце высотой чуть более метра. С необъяснимыми для моего взрослого сознания ограничениями прав и личной свободы. В условиях непререкаемого диктата тех, кто по факту младше тебя.

Матери сейчас только двадцать восемь!

– Голова точно не болит? – Мама появилась в дверном проеме, словно почувствовав, что я думаю о ней.

Она явно уже несколько оправилась от моего недавнего перфоманса и уверенно приближалась к реальности. За ее спиной, обиженно сопя, маячил непризнанный гений, обескураженный возмутительным невниманием к его персоне.

– Го-ло-ва не бо-лит, – продекламировал я нараспев по слогам, имитируя наши с мамой уроки чтения, – мам, да ты не волнуйся – я не чокнулся. Мальчик в школе принес слова «Битлов», я увидел знакомые буквы и выучил. Хотел тебе почитать. По дороге шел, повторял и не заметил машины.

Мир встал на место. Реки потекли по своему руслу. Деревья перестали расти корнями вверх. Мама «возвращалась»:

– «Битлы» до хорошего не доведут!

Я подошел к матери и обнял ее, уткнувшись носом в передник. Вообще-то у нас в семье это не принято. «Телячьи нежности» и прочее…

– Ну хорошо… хорошо. – Мать неуверенно погладила меня по голове. – Иди ешь, стынет уже. Осторожней надо… на улице…

Ну не может без морали.

За ее спиной густым басом ревниво заревел вундеркинд-недоучка…

А за окном неистовым крымским солнцем исходил по-летнему жаркий сентябрь одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

Беспомощность.

Злость, обида и острое ощущение всепроникающей беспомощности…

Что-то отвык я от правил бдительности в этом прайде одноклеточных. Расслабился с возрастом – и вот теперь лежу на животе, вытянув вперед руки, и вижу только спину своего обидчика.

Он, подпрыгивая, бежит в стае таких же приматов. Держит перед собой двумя руками портфель и выискивает очередную жертву среди карапузов, чтобы двинуть ее, как и меня, исподтишка в спину.

Абсолютно иррациональные действия. В чем кайф?

Гормоны бушуют, страшно хочется отомстить. И лица своего ворога я не разглядел толком. Успел заметить только уголок красного символа пионерии поверх псевдоджинсовой курточки отечественного производства.

«К борьбе за дело… Будь готов! Всегда готов!»

Оказалось – не готов.

Ну вот как так-то? Зла не хватает! Походя, между прочим, двинуть портфелем человека! Чтобы не загромождал проезжую часть, что ли?

Я медленно поднялся, уже привычным движением отряхнул колени и стал запихивать в штаны выбившуюся из-под куртки рубашку. За спиной хихикали…

– Караваев!

Таким голосом, наверное, обладала «железная леди» в Англии. В нем все – обличение преступника, вердикт присяжных, приговор – и заодно профилактика предстоящих правонарушений.

Я повернулся.

Валентина Афанасьевна. Учительница первая моя. Которую, к слову, перейдя в другую школу во втором классе, я моментально забыл. Вопреки распространенным стереотипам. А сейчас, гляди ж ты, вспомнил имя-отчество моментально.

– Какие правила нужно соблюдать в школе? – Хмуря брови, учительница стояла в дверях того самого класса, куда я и направлялся, но, к сожалению, проехал на пузе мимо из-за избытка кинетической энергии.

– Не пить… не курить… девочек не соблазнять, – тихо бурчу я себе под нос, продолжая приводить форму в порядок.

Однако слух у пожилой учительницы отменный и профессионально чуткий. Впрочем, выдержка тоже.

– Зайди в класс, – сказала она ледяным тоном, – и встань перед доской.

Я с угрюмым видом проплелся в классную комнату и встал на лобное место.

Какие знакомые забытые лица!

На первой парте – Борька Фурманов. С ним я через месяц сдружусь. Вместе будем ходить в секцию спортивной гимнастики. Аленка Заяц – тайная любовь всех наших мальчишек. Близнецы Кирюхины, очкастый Петр Краев – именно «Петр», а не «Петя», отличник и зануда. Тимка, Артурчик, Люська, Натаха, Гиви – я же напрочь забыл всех вас!

– Дети! Какие правила следует соблюдать первоклассникам в школе?

Валентина Афанасьевна ничего не делает наполовину. Педагогическую загогулину всегда нужно разогнуть до конца. В назидание грядущим…

– Валентина Афанасьевна, Караваева какой-то старшеклассник толкнул. Он упал. Он не виноват, – верная и надежная Натаха.

Одновременно и тянет руку, и встает, и садится, и говорит взахлеб, пылая праведным гневом.

– Тише, тише, Наташа. Караваев, это правда?

Мне надо что-то сказать. Что-то простое и очевидное.

Я с ужасом начинаю понимать, что сказать-то нечего! Вернее, на языке вертятся десятки заманчивых ответов, но они не могут принадлежать моему персонажу.

Какой-то сюрреализм.

Какой-то топорно примитивный ход развития сюжета. Два плюс два. Четыре, Караваев? Да, блин! Где-то так. Не больше четырех, но точно не пять. Мне что, всхлипывая от обиды, заверить присутствующих в правдивости свидетельских показаний?

Элементарные частицы материи превращаются в монументальные куски реальности, между которыми нет прохода! Симфонический оркестр пытается исполнить «Чижика-пыжика» и лажает, как пьяный лабух! Сознание взрослого трепещет от сжимающейся клетки требуемой обстоятельствами деградации.

Это похоже на приступ паники. Той, которая уже была у меня вчера дома. В животе опять противно закололо.

– Караваев, ты что молчишь? С тобой все в порядке?

Я понимаю, что, если скажу «да», все кончится.

Я вернусь на свое место и вольюсь в естественную среду полноправным членом. Стану в дружный строй колонны, которая размеренным шагом вела меня благополучно по жизни без малого полвека.

И я почему-то страшно не хочу этого. Не хочу подчиняться этим простым, как бамбук, условиям и обстоятельствам. Сдаваться не хочу. Прогибаться. Мимикрировать не хочу.

Не желаю я деградировать!

В конце концов, Я СЮДА НЕ НАПРАШИВАЛСЯ…

Поворачиваюсь и на глазах у изумленных одноклассников в звенящей тишине выхожу из класса.

Я знаю, где его искать.

Наш «аквариум» для первоклассников размещается на первом этаже левого крыла школы. А «террариум» для остальных – в правом крыле. Этажом выше нас – администрация, классы специализации, пионерия-комсомолия. Первоклашки этого не могут знать.

А вот я знаю.

И еще я знаю, что мой обидчик, пробегая по первому этажу левого крыла к запасной лестнице, мог двигаться только к одной цели – в сторону школьного спортзала, к которому «через первоклашек» короче. Ведь его собственный ареал обитания находится в совершенно другой стороне.

Ну да! Так оно и есть – вот и он.

«Кишку» в спортзал еще не открыли, и весь класс четвероклассников тусуется в маленьком коридорчике с огромными окнами на школьное футбольное поле. «Джинсовый пионер» стоит в небольшой группке соратников и, слегка подпрыгивая от возбуждения, рассказывает им что-то с азартом Петросяна.

Соратники ржут.

Вывинчиваясь на ходу из ранца и перехватывая его в правую руку, я набираю скорость. Слева мелькает выходящий из подсобки физрук в красной форме с надписью «СССР» на груди.