Фата-Моргана 3 (Фантастические рассказы и повести) - Страница 3

Перерыв для сиесты во время работы приходился между 14 и 14.45. Лежа на диване, Том нажал кнопку и в течение минуты погрузился в сон. На этот раз Дженни приснилась ему. Она была белой мерцающей фигурой, вынырнувшей из темноты, и приближалась к нему. Она показалась ему еще красивее, чем в сомнамбулаторе.

В тот день работа затянулась до позднего полудня, так что домой он явился только к ужину. Даже студия не могла задержать никого дольше, тем более что кормили там только в обед.

У него еще хватило времени посмотреть на Дженни, прежде чем в радиотелефоне заскрипел голос миссис Кутмар. Шагая через холл, Том думал: я теряю из-за нее голову. Это смешно, ведь я взрослый человек. Может, стоит сходить к психиатру?

Вот именно — сделать заявку и ждать, пока психиатр его примет. Если повезет, может, уже через триста дней он отыщет для тебя время. А если этот психиатр тебе не поможет, делай заявку на следующего и жди шестьсот дней.

Заявка… Том замедлил шаги. Заявка. А если вместо нее попросить перемещения? Почему бы и нет? Что ему терять? Скорее всего он получит отказ, но можно хотя бы попытаться.

Даже получение бланка для такого случая оказалось делом непростым. Два свободных дня он провел в очереди в Центральной Городской конторе, прежде чем получил нужные бумаги. В первый раз ему дали не тот бланк, и пришлось начинать все сначала. Отдельной очереди для тех, кто хотел сменить день, не существовало, поскольку их было слишком мало, и пришлось стоять в Секцию Разных Вопросов Отдела Движения Населения в Департаменте Принципиальных Перемен Конторы Перемещений и Переселений. А ни одна из этих организаций не имела ничего общего с эмиграцией в другие дни.

Когда он наконец получил бланк вторично, то не сдвинулся с места, пока не проверил его номер и попросил служащую сделать это еще дважды, не обращая при этом внимания на протесты стоящих сзади. Потом встал в очередь к перфораторам и, прождав два часа, сел за небольшое устройство, напоминавшее секретер, над которым находился большой экран. Вставив бланк в отверстие и глядя на его изображение на экране, Том принялся нажимать кнопки, отмеряя нужное расстояние против каждого вопроса. После этого оставалось только надеяться, что формуляр не затеряется.

В тот вечер он прижал голову к твердому металлу и прошептал, обращаясь к застывшему лицу:

— Должно быть, я тебя действительно люблю, раз прошел через все это. А ты даже этого не знаешь или знаешь, но тебе все равно.

Чтобы убедить самого себя, что с головой у него все в порядке, он пошел вечером вместе с Мабель на прием к режиссеру Солу Воремвольфу. Тот как раз сдал госэкзамен и получил категорию А-13, так что через некоторое время при определенном везении мог стать вицепредседателем студии.

Прием удался. Том и Мабель вернулись за полчаса до начала сомнамбуляции. Том соблюдал меру в употреблении алкоголя и наркотиков, но знал, что все равно проснется как пьяный и придется принимать возбуждающее. На работе он будет выглядеть и чувствовать себя ужасно, поскольку лишился необходимых часов сна.

Под каким-то предлогом он попрощался с Мабель и пошел в сомнамбулярий раньше всех, хотя не мог ничего сделать, даже если бы захотел — «гробы» действовали в строго определенных границах времени.

Прижавшись к сомнамбулатору Дженни, он постучал в дверь:

— Весь вечер я старался не думать о тебе: это нечестно — ходить с Мабель, а думать о тебе.

Он записал для нее очередное письмо, но потом стер. Это ничего не даст. Кроме того, он понимал, что язык его заплетается, а ему хотелось предстать перед ней с лучшей стороны.

Только зачем? Для чего он ей?

Это она требовалась ему, и никакие законы логики не могли ничего изменить. Он любил эту запрещенную, такую-далекую-и-такую-близкую женщину.

Бесшумно подошла Мабель.

— Ты болен, — сказала она.

Том подскочил как ошпаренный. А собственно, почему? Он не сделал ничего постыдного. Но если так, почему он злится на нее? Можно понять его смущение, но не гнев.

Мабель стала смеяться над ним, и Том обрадовался: теперь можно на нее прикрикнуть. Он сделал это, и женщина повернулась и вышла, но тут же вернулась со всеми остальными близилась полночь.

К тому времени Том уже стоял в своем цилиндре. Он переставил сомнамбулатор Дженни так, что теперь они стояли друг против друга. Две двери лишь немного искажали картину, но Дженни казалась еще более далекой в пространстве и времени, еще более недостижимой.

Спустя три дня, в середине зимы, Том получил письмо. Когда он выходил из дома, почтовый ящик на дверях загудел. Том вернулся и подождал, пока письмо будет отпечатано и выскочит в отверстие. Это оказался ответ на просьбу перемещения в другой день.

Отказ. Причина: отсутствие причин.

Это была правда. Не мог же он сообщить истинную причину, ее бы сочли еще менее убедительной. Он пробил отверстие напротив номера 12. ПРИЧИНА: ПОПАСТЬ В ОБЩЕСТВО, ГДЕ МОИ ТАЛАНТЫ ПОЛУЧАТ ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗВИТИЯ.

Том выругался. Как человек и гражданин он имеет право выбрать себе день, который ему нравится. По крайней мере, должен иметь. Что с того, что это хлопотно, требует перемещения личного дела и всех документов с момента рождения? Какая разница, что…

Нет, так можно злиться сколько угодно, и ничего не изменится. Он обречен на мир вторника.

Спокойно, буркнул он, спокойно. К счастью, я могу просить о перемещении неограниченное число раз. Попрошу снова. Думаете, мне надоест? Это вам надоест. Человек против машины. Человек против системы. Человек против бюрократии и бездушных законов.

Незаметно пролетели двадцать дней зимы, за ними восемь дней весны и вновь наступило лето. На второй из двенадцати дней лета он получил ответ на свою повторную просьбу.

Он не был ни отказом, ни согласием. В нем говорилось, что если по диагнозу астролога Том будет чувствовать себя в среду лучше, этот диагноз должен подтвердить психиатр. Том Пим подскочил от радости и щелкнул каблуками своих сандалий. Слава Богу, он живет во времена, когда астрологов не считают шарлатанами. Люди — то есть массы — потребовали признания астрологии и придания ей соответствующего ранга. Были приняты необходимые законы, и благодаря им у Тома теперь появился шанс.

Он спустился в сомнамбулярий, поцеловал дверь цилиндра Дженни и сообщил ей хорошую новость. Она не ответила, хотя Тому показалось, что глаза девушки слегка сверкнули. Конечно, то была иллюзия, но Том любил свои иллюзии.

Чтобы попасть на прием к психиатру и получить три консультации, потребовался еще год — сорок восемь дней. Благоприятным для Тома обстоятельством оказался тот факт, что доктор Зигмунд Трауриг был другом доктора Стелхели, астролога.

— Я внимательно изучил мнение доктора Стелхели и проанализировал ваше навязчивое стремление к этой женщине, сказал психиатр. — Я согласен с коллегой, что вы всегда будете несчастны во вторник, хотя не совсем разделяю его мнение, что среда для вас лучшее место. Но раз уж вы вбили себе в голову эту мисс Марло, вам нужно переместиться. Правда, с условием письменного согласия на курс лечения у психиатра.

Только потом Том понял, что доктор Трауриг хотел от него избавиться из-за наплыва пациентов. А может, и нет.

Требовалось ждать, пока его бумаги перешлют властям среды. Сражение было выиграно лишь наполовину — в среде могли от него отказаться. А если даже он достигнет своей цели что тогда? Хуже всего, что его может отвергнуть она, не давая уже никакого шанса.

Это было трудно представить, но она могла так поступить.

Том ласково погладил дверь, а потом прильнул к ней губами.

— Пигмалион по крайней мере мог коснуться Галатеи, шепнул он. — Я верю, что боги — совершенно бездушные бюрократы — сжалятся надо мной, который не может даже коснуться тебя. Верю!

Психолог определил, что он неспособен на долгую связь с женщиной, впрочем, как большинство мужчин их мира, в котором связи легко создавались и еще легче рвались. Дженни Марло он полюбил по многим причинам. Она могла напоминать ему кого-то, кого он любил в детстве. Может, мать? Нет? Впрочем, все равно. Он узнает это в среду. Самая главная правда заключается в том, что он любит мисс Марло, поскольку она не может его отвергнуть, не может надоесть, плакать, кричать на него, оскорблять и так далее. Любит ее, поскольку она недосягаема и нема.