Фарт - Страница 9
В общем, если начать рассуждать на эту тему, то можно и голову вывихнуть.
Однако Игроки эти, чтоб им сгореть, вроде не вывихивают. Но, может быть, именно потому, что она у них и так вывихнутая. Хотя, судя по всему, они знают что делают и оно у них получается.
Ладно, об этом можно будет подумать как-нибудь в другой раз. Сейчас у меня и без этого проблем хватает, да и подумать есть о чем. Хотя бы о том, что же такое интересное меня ждет на этот раз. Правда, о том, что ждет, догадаться нетрудно – будут меня всячески обхаживать да уговаривать, чтобы дал я свое согласие, потому что нужен я им, и позарез, видимо, нужен, иначе положили бы меня там же, на убогой терминаторской вечеринке. Или немного погодя Ритуля ненаглядная сотворила бы со мной что-нибудь в гостинице – скажем, затрахала до смерти, но я им живой нужен, и потому транспортируют меня добры молодцы через океан-море синее прямо в лапы Чудища, что «обло, озорно, стозевно и лаяй». Так вроде у Радищева сказано…
А насчет чудища, которое озорно и лаяй, так была у меня история с одним таким чудищем. Захожу я однажды в бар, «Over the top» называется, а по-нашему – «Изо всех сил». Устроился за стойкой, заказал стакан водки без тоника и без льда.
Рядом сидит громила метра под два, руки – как у меня ноги, рукава короткие и весь в татуировках. Молнии, черепа и прочее безобразие. Услышал, что я заказал, усмехнулся и говорит с акцентом:
– Русский курва!
Я удивился, поворачиваюсь к нему, смотрю на всю эту красоту его и спрашиваю, естественно, по-английски:
– А ты вообще знаешь, что это значит?
Он тоже повернулся ко мне, чтобы я лучше видел, какой он большой и широкий, и молчит. Видать, думалка у него не очень работает. Ну, я ему вкратце объяснил, что он сказал. Он все молчит и только ухмыляется.
– Скажи-ка мне, браток, ты вообще много русских знаешь, чтобы так рот открывать – спрашиваю.
А сам со стульчика слезаю и чувствую, что сейчас будет весело. Он, конечно, тоже слез, и видно, что радуется предстоящему удовольствию – он же такой большой! Остальные, кто в баре сидел, замолчали и смотрят, чем дело кончится.
А кончилось оно очень быстро.
Может быть, он по части на руках побороться или пива ящик выпить – мастер, но, когда я ему засадил от всей души в лоб, то повалился он, как трехстворчатый шкаф. А я ушел от греха, так и не выпив свою русскую водку.
Вот тебе и чудище.
Я открыл глаза и, чувствуя, как сто граммов коньяка согревают мой желудок, а заодно и душу, обратился к сидевшему слева федералу:
– Слушай, как тебя звать?
– Володя, – охотно отозвался он.
Видать, коньяк дошел куда надо, и теперь он не прочь был почесать языком.
– Очень приятно. А я – Костя.
– Я знаю, – усмехнулся он, – в сопроводиловке написано.
– Понятно. А может быть, там еще написано, по какому поводу вы меня везете в Россию, в жадные руки безжалостных костоломов из ФСБ?
– Не, не написано, – ответил он, – наше дело маленькое. Получить, расписаться, привезти, сдать, расписаться. Короче, – сдал, принял, протокол, опись… И все дела. Ну, знаем мы, что ты Знахарь, вор в законе… И все. Больше ничего.
– Не густо, – ответил я.
Но и без его комментариев было ясно, что в России продолжится разговор с Наринским, который не отпустит меня просто так. Он не скажет, ну ладно, Знахарь, не хочешь быть с нами – не надо. Можешь идти на все четыре стороны и заниматься чем угодно.
Так он точно не скажет. Потому что получается, что именно он, Наринский, со своими Игроками дал мне все, что я имею на сегодняшний день, все, включая красавицу Маргариту, и те сокровища, и ту власть, которые, казалось бы, я добыл своими руками и своей кровью, добыли на самом деле Игроки, пользуясь мною как инструментом-манипулятором, который применяют там, куда человеку так просто не добраться, или там, где находиться крайне опасно. Опасно для Игрока, а не для меня, со мной-то считались не больше, чем слесарь считается с мнением пассатижей. Но теперь все изменилось, я перестал быть пешкой на их шахматной доске, и если не ферзь, то фигура во всяком случае значимая, а фигур за просто так хороший шахматист не отдает.
А значит – или он меня укачает, или сидеть мне за все мои подвиги лет двести.
Хорошо еще, что у нас не приняты законы об официальном членовредительстве. А так было бы для властей удобно: раз – и оттяпали уголовнику ноги по колено, а то и по самую жопу! И отпустили. И будет он на тележке кататься, деревянными утюжками от асфальта отталкиваясь… Подайте пострадавшему от правосудия!
А можно еще глаза выкалывать вместо тридцати лет тюрьмы.
Тоже нормально.
Что-то меня на чернуху потянуло, нужно бы это дело коньячком переложить.
– Ну что, – сказал я Володе, – еще по одной?
– Можно! – с энтузиазмом ответил он и вызвал стюардессу.
– А знаешь что, – осенило вдруг меня, – давай сразу бутыль возьмем! Ну что эти шкалики – позор, да и только.
– Бутыль… – Володя посмотрел на часы, – вообще-то нам еще шесть часов лететь, так что… Давай!
– Но у меня при обыске все деньги забрали.
– Ладно, кандальник, успокойся! На бутыль-то и у меня есть.
Подошла стюардесса, и федерал заказал бутылку коньяка.
Она с сомнением посмотрела на меня, но Володя сказал:
– Вы меньше смотрите, а больше выполняйте заказы. А то я сейчас наручники с него сниму – знаете что начнется?
– Она не знает, – многообещающе сказал я, – ты сними, может, она как раз хочет узнать. Я таких девушек знаю. Вот с нее и начну.
Американская целомудреница побледнела и пошла за коньяком.
В динамиках раздалось шипение, потом мелодичный звук гонга, и приятный женский голос произнес на английском:
– Наш полет проходит на высоте тридцати тысяч футов над поверхностью океана со скоростью шестьсот пятьдесят миль в час.
После этого она начала молоть какую-то чепуху, потом повторила то же самое на русском и на немецком, и наконец трансляция заткнулась.
– Мы ведь в бизнес-классе летим? – поинтересовался я.
– Конечно, – ответил Володя, – у нас ведь важное дело, так что в бизнес-классе.
– Вот и хорошо, – сказал я, – возьми мне пачку сигарет, а то так курить хочется, что и переночевать негде.
Володя засмеялся и сказал:
– Вот уж не ври! Переночевать-то у тебя есть где, это точно.
– Это в том случае, если мы не рухнем где-нибудь на середине Атлантики.
– Типун тебе на язык, – нахмурился Володя, – я плохо плаваю.
– А ты думаешь, там будет чему плавать? После удара о воду мы все в голубцы превратимся. Вместо капусты – одежда, а внутри – фарш.
– Что-то ты, Константин Разин, чернуху гонишь.
Вот и он заметил, подумал я и ответил:
– А меня с тех пор, как около «Лунного света» повязали, только на чернуху и тянет. Если бы я тебе рассказал все, о чем думаю, ты бы из самолета выпрыгнул.
– Это ты следователю расказывай. А я – человек простой, силовик, так сказать. Ну, иногда – полевой агент.
Стюардесса принесла коньяк, и Володя, расплатившись, добавил два доллара и попросил принести пачку «Мальборо».
Она ушла за сигаретами, а я, глядя, как Володя ловко распечатывает бутылку, думал о том, что вот сидит рядом со мной нормальный парень, коньяк открывает, вроде не подлый, ну, работа у него такая…
– Слушай, Володя, – спросил я, – а если я тебе задам неприятный вопрос, ответишь?
– Ишь ты… Дознаватель, что ли? – отозвался Володя, разливая коньяк по рюмкам, стоявшим на столике, который он по такому случаю откинул от спинки кресла, стоявшего перед ним.
– Ты не увиливай. Ответишь?
– Посмотрим, – сказал он, – ну, будь!
– Эй! – раздался вдруг голос второго спеца, о котором я уже и думать забыл, – ну вы и животные, однако! Так в два рыла и будете коньяк трескать? Нехорошо. Даже Бог велел делиться.
– Серега, я думал, ты спишь, – ловко вывернулся Володя.
– Расскажи это своей бабушке, – ответил Серега и, вернув спинку кресла в нормальное положение, с хрустом потянулся, – поспишь тут с вами. Только задремал, а они снова над самым ухом трендеть начали!