Фараон и наложница - Страница 5

Процессия фараона вернулась в царский дворец, причем властелин сумел сохранить достоинство и выправку до тех пор, пока не остался один. Только сейчас его красивое лицо исказил гнев, отчего встревожились рабыни, снимавшие с него одежды. Его яремная[4] вена вздулась от прилива крови, мышцы напряглись. Он был вне себя от гнева и мог взорваться в любое мгновение. Фараон не успокоится до тех пор, пока виновные не понесут сурового наказания. Этот дерзкий выкрик все еще звенел в его ушах. Он считал его наглым вызовом своим желаниям, он ругался, бесился и поклялся сеять ужас и смерть.

По обычаю полагалось выждать целый час до встречи со знатными особами царства, прибывшими сюда со всех концов страны на праздник Нила, но у него иссякло терпение, он вихрем ринулся к покоям царицы и распахнул дверь. Царица Нитокрис сидела вместе со служанками, в ее ясных глазах светились покой и удовлетворение. Увидев фараона и заметив его искаженное злостью лицо, служанки встали, испугавшись и смутившись, поклонились ему и царице и как можно быстрее вышли. Царица продолжала сидеть, напряженно глядя на него. Затем она грациозно встала, подошла к нему и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в плечо и спросила:

— Ты разгневан, мой повелитель?

Фараону отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь о том, почему у него вскипела кровь, поэтому он обрадовался ее вопросу.

— Как видишь, Нитокрис, — откликнулся фараон.

Хорошо зная повадки фараона, царица сразу поняла, что ее главная обязанность — унять его гнев, когда бы он ни вышел из себя. Она улыбнулась и тихо произнесла:

— Фараону больше подобает вести себя разумно.

Он пожал широкими плечами, отмахиваясь от ее слов.

— Царица, ты просишь меня вести себя разумно? — насмешливо спросил он. — Разумность — фальшивая и лицемерная одежда, под которой скрывают слабость.

Царица была явно раздосадована.

— Мой повелитель, — сказала она, — почему тебя смущает благодетель?

— Разве я не фараон? Разве мне не доставляют удовольствие молодость и сила? Как же мне тогда желать и не получить желаемое? Как могут мои глаза смотреть на земли собственного царства, если раб не боится преградить мне путь и изречь: «Они никогда не будут принадлежать тебе».

Царица коснулась его руки и хотела усадить его, но он отстранился и начал расхаживать взад и вперед, сердито бормоча что-то про себя.

Голосом, выдававшим глубокую печаль, царица произнесла:

— Не представляй все в таком свете. Всегда помни, что жрецы — твои верные подданные и храмовые земли дарованы им твоими праотцами. Сейчас эти земли стали неотчуждаемой собственностью духовенства, а ты, мой повелитель, собираешься забрать их. Нет ничего удивительного в том, что жрецы встревожились.

— Я хочу строить дворцы и храмы, — заявил молодой фараон. — Я хочу насладиться красивой и счастливой жизнью. То обстоятельство, что половина земель царства находится в руках жрецов, не остановит меня. Разве мне подобает терзаться своими желаниями, точно бедному люду? К черту эту никчемную житейскую мудрость. Тебе ведомо, что сегодня произошло? Во время шествия кто-то из толпы выкрикнул имя этого человека, Хнумхотепа. Разве тебе не понятно, царица? Они открыто угрожают фараону.

Царица была поражена, ее нежное лицо побледнело, и она тихо пробормотала несколько слов.

— Что нашло на тебя, моя царица? — насмешливо спросил фараон.

Нитокрис явно испытывала раздражение и отчаяние, и если бы фараон не потерял самообладания, она бы не пыталась утаить свой гнев. Поэтому царица, сдерживая железной волей бушевавшие в ее душе чувства, спокойно сказала:

— Оставим этот разговор на более позднее время. Тебе предстоит встреча с достойнейшими людьми царства во главе с Хнумхотепом. Ты обязан принять их, как это предусмотрено этикетом.

Фараон загадочно взглянул на нее, затем со спокойствием, таившим угрозу, заметил:

— Я знаю, чего хочу и как мне следует поступить.

В назначенное время фараон принял выдающихся людей своего царства в большом церемониальном зале. Он выслушал речи священников и мнения губернаторов. Многие заметили, что фараон непохож на себя. Когда все стали уходить, он попросил первого министра остаться и долго разговаривал с ним с глазу на глаз. Всем хотелось узнать, о чем они говорили, но никто не осмелился спросить об этом. Когда первый министр вышел, многие пытались уловить в его лице хоть малейший намек на предмет аудиенции, но этот лик был столь же невыразителен, что и скала.

Фараон приказал двум своим ближайшим советникам — Софхатепу, распорядителю двора, и Таху, командиру стражи, идти вперед и дожидаться его в том месте у озера в царском саду, где проходили их вечерние беседы. Фараон шел по тенистым зеленым дорожкам с выражением умиротворения на смуглом лице, будто ему удалось обуздать неистовую злость, которая совсем недавно пробудила в нем желание мстить. Он шел неторопливо, вдыхая благоухающий аромат деревьев, плывший ему навстречу, его глаза блуждали по цветам и фруктам. Наконец он вышел к очаровательному озеру. Фараон обнаружил, что оба советника уже дожидаются его — Софхатеп, высокий сухощавый, с седеющими волосами, и Таху, сильный и мускулистый мужчина, молодость которого прошла в седле и колесницах.

Оба внимательно изучали лицо фараона, пытаясь разгадать его мысли и предвосхитить, какую политику он посоветует им вести в отношении жрецов. Они слышали дерзкий выкрик, который все без исключения восприняли как угрозу власти фараона. Советники ожидали, что этот случай вызовет суровую реакцию молодого фараона, а когда узнали, что тот после встречи пригласил первого министра остаться с ним наедине, обоих стали терзать дурные предчувствия. Софхатепа тревожили возможные последствия гнева фараона, ибо он всегда советовал действовать осторожно и терпеливо. Он верил, что вопрос о храмовых землях следует решить по справедливости. С другой стороны, Таху надеялся на то, что гнев сделает фараона его единомышленником и тот прикажет захватить храмовую собственность, тем самым вынося жрецам окончательное предупреждение.

Оба верноподданных с надеждой всматривались в лицо повелителя, однако испытывали мучительную тревогу. Но фараон ничем не выдавал своих чувств и внимательно наблюдал за ними с каменным выражением лица. Он знал, сколь тревожные мысли не дают покоя обоим, и, словно желая еще немного помучить их, уселся на свой трон и молчал. Фараон жестом пригласил обоих сесть, и на его суровом лице появилось выражение озабоченности.

— Сегодня я имею право испытывать гнев и боль, — заявил фараон.

Оба советника поняли, о чем он ведет речь, и в их ушах снова отдался смелый и дерзкий выкрик. Софхатеп поднял руки, выражая беспокойство и сострадание, и заговорил с дрожью в голосе:

— Мой властелин, не позволяй тревоге и гневу взять верх над собой.

— Моему властелину не пристало испытывать боль, — твердо заявил Таху, — пока в этом царстве ни один меч не лежит в ножнах без дела и найдутся те, кто с радостью отдадут свои жизни ради него. Воистину эти жрецы, несмотря на свои знания и опыт, теряют чувство здравого смысла. Они действуют безрассудно и навлекают на себя удар, которого им не удастся избежать.

Фараон опустил голову и взглянул на землю под своими ногами.

— Мне хотелось бы узнать, — сказал он, — осмелился ли кто-либо встретить моих предков или праотцев выкриком, каким меня приветствовали сегодня. А я ведь взошел на трон считаные месяцы назад.

В глазах Таху мелькнул зловещий огонь.

— Надобна сила, мой повелитель, — убежденно заявил он. — Сила. Твои священные праотцы были могущественны. Они воплощали свою волю с решимостью, равной несокрушимости гор, и мечом, столь же беспощадным, что и судьба. Мой повелитель, будь таким же, как они. Не медли и не пытайся убедить их разумом и доводами. Когда нанесешь удар, рази их со всей мощью и не выказывай жалости. Заставь этого выскочку забыть о том, кто он таков, и лиши его малейшей надежды, оставшейся в его сердце.