Фантом - Страница 2

Тут меня окликает полноватый седой Никодимыч. Он работает токарем в другом цехе, он неплохо знал отца. И сейчас мы с этим усачом шагаем к заветному месту – пивному бару на Кольцевой улице, вход в который скрывают таинственные тени акаций.

В зеленовато-седой атмосфере кисловато пахнущего помещения, где тихо гудит «Как прекрасен этот мир», я смахиваю остатки серебристой рыбьей кольчуги, а Никодимыч аккуратно скользит в шоколадном сумраке, отходя от разноцветной стойки, неся кружку золотого пива, светящегося, подобно фонарю.

Затем, седой толстяк, пригубив пышную, словно морской прибой, пену, ополоснув седые усы, торжественно ставит тяжелый, будто из чугуна, сосуд на стол, и начинает разрывать рачье тело, рассыпая клешнёвые обломки по голубому нежному блюду.

- Ах, как жаль, что батя твой ушел, - говорит он не спеша, глядя мутным голубым глазом, словно греческий олимпийский бог из-под облаков. – Бывало поедем с ним на рыбалку, я все говорю, говорю, а он молчит, или кивает. Молчуном он был.

- Да, молчуном…. Он и со мной - то мало общался, - соглашаюсь я, поглядывая на ловкие пальцы Никодимыча, снующие среди обломков членистоногого. Сам я посасываю золотую жидкость, чувствуя, как она растекается по жилам, останавливаясь тяжелым камнем в животе.

- Странным он был – продолжает Никодимыч. – Каким-то затаенным. Про себя – так ничего, ни-ни. Не помню, говорит… Хотя человеком был он был хорошим, можно сказать, душевным. Тихо так говорил, со значением. Почти не пил. А выпьет, так его на разные истории тянуло.

Я киваю, продолжая хлебать желто - пшеничное горьковатое море.

- А мастер был рассказывать, у-у-у, непревзойденный! Когда разговорится… Все любил про этого сыщика рассказывать…. Ну. который с доктором все расследовал… И про страшную собаку….

- Шерлок Холмс, - подсказываю я пивному богу, рвущему на части и сосущему раков… – И про собаку Баскервилей!

Кивнув, закончив процесс и высыпав клешни, панцирь, обсосав лапки, усач продолжает.

- Эх, хорошо мы съездили в последний раз…. В Балаевском лесу были, на Камышёвке. Речка такая тихая… С ночёвкой поехали. Я даже думал еще Петренко взять для компании, нашего фрезера, да захворал он… Вот значит, Юра, мы и поехали с твоим отцом вдвоем…

Он хлебнул желтого варева, стукнул о лакированное дерево стола, вытерся платочком и продолжал:

- Так что мне запомнилось. Сидели мы у костра. Клевало хорошо, и ушицу мы сварганили славную…. Заправили лавровым листиком… Ах, как пахло… А он все молчаливый был… Я и говорю, Геннадьич, чей-то ты сегодня не в духе. А он махнул рукою, уху ложкой деревянной помешивает. Говорит, что мол, неприятное известие получил… Что за неприятное известие? Может помер кто? А он возьми, да и выйми конверт из кармана. Говорит «да гори оно все огнем» и в костер бросает. Тут же скукожился это конвертик, свернулся в пепельный цветок…

Я с удивлением слушал Никодимыча.

- Слушай, Никодимыч, а я ничего и не знал. Ничего такого не помню… Он конечно грустноватый был в последние месяцы жизни, но, я к этому привык…

- Ну, вот, что было – то было… - грустно завершил Никодимыч, и предложил: – А может возьмем по сто, помянем?

***

В нашем тесном дворике для обитателей первого этажа протянута белая паутина. На ней тяжело полощутся паруса сохнущего белья.

Тут я и застал тетку Василису, ловко орудующую хищными прищепками – крокодилами, тесно державшими в своих зубах крылья полотняных птиц.

Поздоровавшись, вдохнув свежесть выстиранного белья, я поинтересовался:

-Тетя Василиса, а вы, когда отца обнаружили, ничего лишнего или странного не находили? Ну, например, письма, иль конверта?

Василиса застыла на месте, бросив в миску мокрую наволочку, и убрала волосинки со лба.

- Да вроде нет, Юрочка, не припомню… Я ведь зашла тогда – дверь открыта, а он сидит в кресле, и рука свесилась бессильно так….

Она наморщила лоб, вытерла пот…

- Хотя, постой! Рядом с его креслом на полу какой-то конверт лежал.

Она устремила глаза в небо…

- Да, да, припоминаю, был конвертик…

- Какой конверт? Там было письмо? От кого - не глянули?

- Да, какой-то конверт… Вроде с чайкой… А письмо… Было ли письмо, даже не заглянула… Да ведь не до того было… Скорую надо вызвать, милицию… Тебя разыскать.

- А где этот конверт? Вспомните, пожалуйста…

- Ну, как где?

Она поморщила губы. Дернула острыми плечами.

- Сунула куда-то… Ой, куда же я его дела?

- Может выбросили…

- Вряд ли… Куда-то положила… Ты, поищи, Юрочка, наверное, где-то в доме на столике и положила…

В квартире я учинил настоящий обыск. Обшарил журнальный столик, рабочий стол отца, шкаф, осмотрел все закоулки вокруг кресла, даже заглянул в мусорное ведро.

Конверт исчез.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТАЙНА НОЧНОЙ СКРИПКИ И ЭДВИНА ДРУДА

Наташа – очень хорошая девушка. Можно сказать - очень душевная и добрая девушка. Но когда она приходит на свидание в брючном костюме, подчеркивающем ее слишком пышные формы, мне становится слегка не по себе.

- Для чего ты так обтянулась? – говорю я своей волоокой подруге, про себя отмечая, что ее волнистые, темные, словно обсидиановая смоль, густые волосы красиво спадают на кремовый, будто величественный замок, пиджак.

- Для тебя старалась, - говорит Наташа, и ее большие, спокойные, подернутые дымкой глаза быстро увлажняются.

- Да не для меня ты старалась. А для других. Теперь твои красоты все смогут лицезреть. Это нескромно!

Конечно! Ее пиджак кажется сейчас лопнет на амфорных бедрах, которые колышутся при ходьбе, как корабли в море.

- Ну, вот, ты опять не доволен. Тебе не нравится моя тонкая талия…Я возвращаюсь домой переодеваться…

- Де нет, дорогая, ты ослепительно роскошна!

Я успокаиваю подругу поцелуем в цикламеновые уста, потому, что возвращение не входит в наши планы…

Потому, что над нами плывет аромат медовой акции.

Потому, что вечер свежий, и липкая жара ушла, и чувствуешь в себе силы, и хочется так шагать и шагать по мраморной аллее вдаль …

И потому, что мы сегодня идем в театр.

Пойти в это не совсем милое для моей души место – идея Наташи. Она меня таким образом хочет отвлечь от всего горестного, что происходит в жизни.

Придется часика три поскучать! Изображать из себя великого знатока театрального искусства. Ходить с многозначительным видом по фойе. Глубокомысленно читать программку. Сидя в ложе, оглядывать в бинокль сцену. Слушать настройку оркестра. И поглядывать на мощное хрустальное царство люстры, удивляясь, как она до сих пор никому не свалилась на голову. Взирать с нетерпением на алую тяжелую занавесь, когда же она обнажит театральные тайны.

А потом еще долго глядеть на поющих, что-то декламирующих актеров, абсолютно не углубляясь в сюжет. И тайком поглядывать на часы, ожидая конца.

Это, только первое отделение закончилось? Сейчас в буфет пойдем? А потом еще дальше будет? Ого, как долго! Но, чего не сделаешь для культурного досуга любимой девушки!

Актер вышедший во втором отделении напомнил мне отца. Воспоминания нахлынули, и я задумался над его странной смертью.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я посмотрел налево. На меня глядел чернобородый человек с моноклем на глазу, сидевший через одно место. Другой его глаз презрительно щурился.

Я набычился и уставился на него в упор. Чернобородый отвел глаза. Я вновь смотрел на сцену, не понимая сути действия и вспоминал, где я видел этот взгляд.

Наташа, наклонившись вперед, внимала зрелищу. Ее грудь под пиджаком бурно дышала. На миг она взяла мою ладонь, а я не выдержав, глянул в сторону чернобородого.

На этом месте никого не было!

***

Когда мы вышли в прохладный вечер – крапали легкие капельки дождика.

Мы шли по аллее, вдыхая свежий запах лип, и каких-то пряно пахнущих цветов.