Фантограф. Русский фантастический № 2. 2014 - Страница 15

Воздух вокруг них начал сгущаться. Сперва еле заметно, но вскоре их окружило нечто похожее на радужную плёнку мыльного пузыря, только гораздо более плотное. Пузырь подскочил вверх вместе с ними и почти сразу опустился обратно, хотя место оказалось уже другим — ни снега, ни сарая они не увидели.

— Чёрт, нас пятеро! — воскликнул Хитрован и, раздвинув руками оболочку, точно это были ветви дерева, выбрался наружу.

Креш попытался схватить его за руку, но тот увернулся. То, что напоминало плёнку, сомкнулась вновь.

— Я ещё не готов, Креш, ещё поброжу тут маленько. А вы идите. Вам пора.

Оболочка пузыря стала мутнеть, и разглядеть, что там снаружи происходит, становилось всё труднее. Хитрован медленно пятился от них и будто исчезал в тумане. Креш понимал, что ещё может разорвать пузырь, и все они останутся вместе, но останутся здесь. Ведь тогда их всё равно будет пятеро, а впятером они никогда не выберутся. Может ли он решать за других? За малыша Джабраила, за Стасика? За рыжую девчонку?

Жаба прижался к Басе, а та сжала руку Креша, да так крепко, что и, рванись он из пузыря, сразу не получилось бы. Стасик же стоял гордо, скрестив на груди руки, будто именно он всё и устроил.

— Я попытаюсь найти Юлу, соберу новую ватагу… — долетел до них угасающий голос Хитрована.

Больше они не смогли расслышать ни слова. А с пузырём что-то происходило, но они не видели что именно. Только время от времени где-то внутри возникало ощущение свободного падения. Креш хмурился. Получается, он не только нарушил слово, но и бросил одного из своих. От обиды на самого себя в глазах появились слёзы. А потом наступила тьма.

Он стал понемногу вспоминать прошлое. Сквозь муть проступили лица прежних приятелей, он, кажется, даже считал их друзьями. Родители. Да, у него были родители. Папа, и мама, и бабушка. Затем он вспомнил инструктора, который готовил его и провожал к Полигону. Он вспомнил подготовку к испытаниям. И понемногу стал вспоминать всё, что объяснял инструктор.

Суть дела заключалась в воспитании. Их справедливое общество основано на свободе, а воспитание эту свободу всё время ограничивало. Такова дилемма. Воспитание детей вообще — узкое место любой утопии. Ведь это зачастую насилие. А насилие никогда не приводит к полной гармонии. Какая-то часть воспитуемых обязательно восстановит себя против учителей, родителей, общественного уклада. Проблема свободной этики в том, что её нельзя навязать. А общество, не имеющее механизмов воспроизводства граждан, будет нестабильным.

И потом, только словами и чужими примерами не объяснишь, где заканчивается доблесть и начинается глупость, где упорство переходит в упрямство, а принципы в снобизм. Чтобы по-настоящему научиться различать добро и зло, недостаточно просто слушать учителей или родителей — нужно получить собственный опыт, пережить, сопоставить его с чужим. Но любой опыт требует времени, пути проб и ошибок и зачастую целой жизни. И тогда эти ошибки будут болезненными для всего общества.

Полигон позволял заменить воспитание самовоспитанием. Только там Креш смог взвесить ценности и познать на собственном опыте, можно ли, например, считать добром умение держать слово, если этот принцип в определённой ситуации приводит к напрасной потере людей. И в любой ли ситуации не нужно бросать своих. Он совершил сотни поступков, каждый из которых закалял, выковывал его этику.

Наконец, мешанина из старых и свежих воспоминаний пришла в некий порядок и Креш очнулся. Или, скорее, проснулся.

Он огляделся. В маленькой комнатке его кровать была единственной. Рядом стоял небольшой столик с полочками и стул. На стуле, облачённый в белый халат точно сотрудник научной лаборатории, сидел инструктор. Лаборатория? Скорее уж больница. Креш вдруг подумал, что, быть может, никакого Полигона и вовсе не существует, а он пробыл всё это время в гипнотическом сне? А что, задурить подросткам головы этими испытаниями было бы дёшево и сердито.

Креш украдкой взглянул на собственную руку и обнаружил свежий шрам. Тот самый, что остался после стычки с ватагой Турана. А нога отозвалась болью от недавнего укуса здоровенного пса Мельника. Значит, всё случилось на самом деле…

— Теоретически мы могли бы сделать тебе и шрам, — заговорил инструктор, поняв, о чём Креш подумал. — Но какой в этом смысл? Кому нужна этика, основанная на лжи? Рано или поздно ты бы узнал правду и чего бы тогда стоил этот гипнотический опыт?

— А где Стасик, Джабраил, Бася? — спросил Креш.

— Твои спутники? — переспросил инструктор. — Они уже далеко. Подростки подбираются из разных групп, из разных школ, из разных городов. Теперь они вернулись к себе. И ты вряд ли их встретишь когда-нибудь. Мир большой.

— Но я подружился с ними.

— Если подружился — найдёшь, — не стал спорить инструктор. — Но кое-кто тебя навестит уже вскоре.

Кое-кем оказалась Бася. Она вошла в комнату, едва он расправился с обедом, и уселась на единственный стул.

— Вот твой мобильный коммуникатор, — сказала девушка, протягивая чёрный овальный прибор. — Ты можешь связаться с родителями или со старыми друзьями.

Быстро вспомнив, как управляются с этой штукой, Креш вызвал меню и пролистал список абонентов. Старые имена рождали тусклые воспоминания. Никому из них звонить сейчас не хотелось. Как и родителям. Конечно, он вовсе не стремился доставить предкам лишние волнения, но их наверняка и так проинформировали о его состоянии, а молчать в трубку или отговариваться дежурными фразами Креш не любил.

— Тебя уже отпустили? — спросил он у Баси, отложив коммуникатор. — Мне уже надоело лежать.

— Я здесь работаю, — ответила она тихо. — На Полигоне в смысле.

— Как это? Тебе же всего…

— Мне не четырнадцать лет — гораздо больше. Я просто выгляжу так… — Она запнулась, задумалась. — Нет, не только выгляжу. Я думаю так и так ощущаю себя и окружающий мир, будто мне всё ещё четырнадцать лет. И будто время остановилось. Хронический инфантилизм, если по-научному. Такая себе профессиональная девочка-подросток. Но знания и опыт всё равно копятся понемногу. И потому я работаю Проводником. Вытаскиваю ребят вроде тебя.

— Вытаскиваешь?

— Ты слишком задержался там, Креш. Невольник чести, так сказать. Не мог пойти на хитрость, на подлость ради команды и самого себя. Вот и пришлось подкинуть тебе идейку обменять меня на искомый камешек.

— То есть, получается, я не прошёл испытание? И мне пришлось помогать?

— Брось! Испытание совсем не то же самое, что угадывание правильного ответа в задачнике. Разве твоя этика, мировоззрение уже не сформированы? Там всё было всерьёз, без дураков. Те люди, что живут на периферии Полигона, они ведь не из проекта, даже не совсем из нашего мира. Мельник так и вовсе настоящий злодей. А Ветер, скорее всего, даже и не человек. И мы, в смысле работники Полигона, ничего не можем против них предпринять. Мы не можем отправить туда армию или полицию, не можем поставить средства слежения, контроля. Только люди вроде меня или тебя могут ходить туда.

— Как можно бросать неопытных детей в среду, которую ты даже не контролируешь? Мы же не в Спарте древней живём.

— Так уж повелось. А почему, мы в точности и не помним. Есть только догадки. Ведь Полигон каким-то образом исцеляет практически от любого заболевания, даже врождённого, генетического. И смерти как таковой там не существует. Раны затягиваются, болезни не пристают. Насморк — самое зловещее заболевание на Полигоне. Так что лучшего места для детского сада и не придумаешь. Возможно, изначально его использовали только как клинику, как институт последнего шанса. А потом, не обнаружив негативных последствий, стали отправлять и здоровых детей. Для профилактики. Мало ли какое заболевание может быть скрыто? И только со временем это превратилось в своеобразный воспитательный тренажёр.

Но я думаю, не только в этике дело. Полигон выявляет лидеров. Тех, кто сможет позже возглавить рискованные проекты или экспедиции к другим мирам. Он выявляет настоящих лидеров, не таких, что выслуживаются при помощи лести или продвигаются посредством родственных связей или, скажем, подкупа, подлости. И это очень удачная находка для нашего общества, если подумать.