Фантастика— о чем она? - Страница 5

В романах Стругацких опасность отнюдь не отрицается. Да, соглашаются они, технический прогресс, социальный и духовный, может быть обращен во зло человеку и человечеству. Но сама по себе техника еще мало что решает, в конечном счете все зависит от идеи, во имя которой она используется.

И еще одно «да, но…» — в спор вступает Лем. Да, наука и техника могут служить добру, и оптимистический прогноз будущего наиболее реален. Но что есть добро? Исчерпывается ли это понятие материальным, социальным и духовным комфортом или в него необходимо включить еще и сознательное стремление человека к самосовершенствованию? В первом варианте прогресс конечен, ибо условия существования нельзя улучшать до беспредельности. Во втором — бесконечен и будет продолжаться до тех пор, пока будет существовать само человечество.

Движение мысли идет от анализа наиболее злободневных аспектов НТР ко все более глубокому проникновению в ее сущность. Этой глубине способствует многообразие жанров НФ — многообразие предлагаемых ею способов исследования действительности.

В близком литературном родстве с романом-предупреждением находится фантастический роман-утопия. С точки зрения социологической критики эти жанры чуть ли не диаметрально противоположны, поскольку в первом дается пессимистический социальный прогноз, во втором — оптимистический. Правда, мы видели, что пессимизм романа-предупреждения весьма относителен; по сути, в нем, как и в утопии, предметом исследования становится жизнь, «какой она должна быть», но избирается ход «от обратного», рисуется жизнь, какой она не должна (но может) быть.

Однако современная фантастическая утопия постепенно, но неуклонно отдаляется от классических образцов, в которых философ и мыслитель — на первом месте, а художник — все-таки на втором. Вплотную придвинувшееся некогда далекое будущее требует от писателей не общего взгляда, характерного для утопии, а конкретного художественного (или художественно-философского) исследования. В этом, на мой взгляд, одна из причин того, что линия, начатая в советской НФ «Туманностью Андромеды» И. Ефремова, не продолжилась сколько-нибудь значительными произведениями (хотя многие социальные предвидения Ефремова «взяты на вооружение» советскими фантастами). Современная НФ явно предпочитает идти не от общего к частному, а от частного к общему, исследовать какую-либо частную проблему, чтобы сделать выводы, имеющие обобщенный характер. Приводит это к тому, что границы жанра утопии размываются, и она растворяется в общем потоке НФ.

В рассказе А. Азимова «Профессия» жизнь общества направляется и регулируется компьютерами. Они решают, какая профессия оптимальна для данного человека, и приговор их обжалованию не подлежит. Джордж, герой рассказа, узнает, что не пригоден ни к какой профессии и будет жить в интернате на попечении общества. Он пытается смириться, но не может и после ряда драматических ситуаций узнает, что он… талант, может быть, гений. Кто-то ведь должен открывать новое, совершенствовать цивилизацию, идти вперед — так вот особо одаренных юношей и помещают в интернаты «для неполноценных», чтобы они доказали свою одаренность. За ними внимательно наблюдают, незаметно охраняют и оберегают, но решающий шаг они должны сделать сами. Если не сделают — остаются во «втором эшелоне», становятся психологами, историками, социологами — теми, кто помогает проявиться таланту. Тут компьютер бессилен: он не может отличить гениальность от обыкновенной одаренности, не может стать талантливее своего создателя.

Проблема «человек — компьютер» — это, по сути, составная более широкой проблемы «человек — НТР». В сопоставлении с умными, порой неотличимыми внешне от человека автоматами фантасты пытаются выяснить, способен ли человек справиться с проблемами, которые ставит перед ним научно-технический прогресс. Прогнозы получаются одинаковыми — положительными. Но это совпадение вовсе не отменяет значительности идейной позиции писателя: зрелость оценки будущего зависит от зрелости осознания настоящего. Гуманистический пафос творчества Азимова вне сомнений. Однако заметим себе: он просто утверждает превосходство гуманистического разума над техникой, не подкрепляя это решение никакими социальными, нравственными и художественными аргументами. Так будет, потому что так — должно быть.

Иным, более сложным, путем идет Лем. Цикл его рассказов о космонавте Пирксе начинается с «Испытания», в котором двое курсантов Института космических полетов отправляются в первый самостоятельный рейс к Луне (как потом выясняется, рейс ненастоящий, имитированный). Один — Пиркс, мечтатель, его некоторые преподаватели считают ротозеем, другой — Бёрст, самый способный на курсе, красавец и спортсмен, который, состязаясь с вычислительной машиной, «замедлил темп лишь при извлечении корней четвертой степени». В полете возникают аварийные ситуации, и Пиркс чуть не врезается в Луну, а Бёрст… врезается.

Другой рассказ — «Условный рефлекс». В нем Пиркс сначала блестяще выдерживает труднейшие психологические тесты, потом разгадывает тайну гибели двух ученых на лунной исследовательской станции и спасает третьего. Нет, он не уподобляется ослепительному Бёрсту, остается таким же — мечтателем, углубленным в себя, способным мгновенно перенестись в какой-нибудь воображаемый мир, поставить себя на место другого человека. Лем доказывает, что именно эти черты характера дают Пирксу возможность найти выход из критической ситуации.

Состязание Бёрста с вычислительной машиной можно уподобить состязанию человека и автомобиля в скорости— исход ясен в обоих случаях. Бессмысленно пытаться превзойти творения собственного разума «на их территории», именно это понимает Пиркс. Понимает, что «опасности таятся не в людях и не в автоматах, а на стыке, там, где люди вступают в контакт с автоматами, ибо мышление людей так ужасающе отличается от мышления автоматов». Подчеркнем это «ужасающе», заметим про себя, что качественное различие между человеком и автоматом Пиркс воспринимает эмоционально.

Нет смысла рассуждать сейчас, будут ли компьютеры когда-нибудь обладать той способностью к ассоциативному мышлению, к сопряжению отдаленных друг от друга понятий, явлений, предметов, которая лежит в основе любой творческой деятельности человека. Компьютеры в рассказах о Пирксе такой способности лишены, Пиркс наделен ею в высокой степени. И когда автомат в очередной раз ставит человека в непонятное или опасное положение, человек находит выход именно благодаря этой своей способности. Попросту говоря, Пиркс может поставить себя на место автомата, мыслить, как автомат, последний же не может мыслить, как человек. Интеллекта ему хватает — не хватает человечности.

Пиркс не просто человек, привыкший, приспособившийся к технике своего времени. Он сжился с ней, она для него — естественная среда. Но и преклонения перед техникой, самой умной и совершенной, в нем нет. Он ее хозяин в полном смысле слова, потому что знает, когда она необходима и полезна, когда лучше обойтись без нее, собственными силами, а когда она может стать потенциально опасной. В рассказе «Дознание» робот-космонавт, неотличимо замаскированный под человека, производит необходимые расчеты быстрее Пиркса, чтобы доказать, что он космонавт более высокой квалификации, чем Пиркс, чем любой человек. Но Пиркс, поняв, что робот подстроил критическую ситуацию, ведет себя не так, как рассчитывал робот. Не потому, что запрограммированное роботом поведение нерационально (оно как раз рационально), но потому, что оно неэтично. И робот терпит поражение, а Пиркс размышляет потом: «…В конечном счете нас спасла, а его погубила моя нерешительность, моя вялая «порядочность» — та человеческая «порядочность», которую он так безгранично презирал».

Пиркс не просто готов к поступку — он готов к такому поступку, который поставит его выше самого совершенного автомата. В частной ситуации «человек — автомат» Лем ищет общее решение. И находит его в том, что человек… должен оставаться человеком. Не пытаться бегом обогнать автомобиль, но развивать и совершенствовать то, что дало ему возможность изобрести этот автомобиль, — творческие способности, нестандартность мышления, индивидуальность. «Бездушным вещам» можно противопоставить только одно — душу.