"Фантастика 2024-13". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Страница 1121

Последнее он произнёс с сомнением, подчёркивая: ретранслирую слова Сазонова, коль приказано, но сам уверен, что без глупостей не перетопчешься.

— Спасибо. От души. Передай генералу: мне нужно время подумать. Да и растущий по ментовской лестнице я вам вполне полезен.

Аркадий неожиданно засмеялся.

— Знаешь, вот — стремимся, хватаем звания, должности. Положение обязывает. Кто меня, подполковника, теперь пошлёт на гастроли с «Песнярами», чтоб с грузинами в обнимку петь «Сулико», отбиваться от поклонниц, что приняли меня за музыканта?

— Ну, ты не всегда отбивался.

— Не было такого! — гэбист сделал страшные глаза и распрощался.

Точное выполнение его предписания — блеять в суде невинной овечкой, будто зрители гонок не понимали, что все тачки — палёные, не спасло от встречи с Ольгой. Ей, естественно, не звонил после встречи в Первомайском, хоть обещал.

На этот раз девушка подкараулила его в конце дня. Суд допрашивал свидетелей и требовал их остаться в зале. Обвинитель и защитники произнесли свои речи, заседание объявлено закрытым и будет продолжено в одиннадцать утра: подсудимые скажут последнее слово. Заодно у судьи появляется время за вечер и утро спокойно написать приговор, последнее слово уже ничего не изменит.

— Я всё знаю, — сказала она, не здороваясь. — Что ты — засланный. Что меня использовал. Врезала бы тебе, но не имею права — ты же милиционер при исполнении.

— Именно так, — подтвердил Егор.

Исполнение долга иногда совсем не так приятно, как бы ни завидовали опера из Первомайского розыска.

Вскоре сбылось пророчество Сазонова: сняли Жабицкого. На его место назначили Пискарёва, настоящего мента, но, к сожалению, не сыщика, следователя или кого-то из других служб по борьбе с преступностью, а… В общем, народ ахнул, новым министром стал бывший начальник минского ГАИ. То есть подразделения, давшего народу наибольшее число поводов для анекдотов.

Когда в Витебской области погибла очередная изнасилованная девушка, Егор очертя голову бросился к Чергинцу: чьё-то горе, но это наш шанс! Главный сыщик республики, обязанный, по идее, нестись в Витебск быстрее собственного визга и лично раскрывать мокруху, пока Жавнерович не подгадил, никуда не спешил, а лишь просиживал штаны в собственном кабинете. Живые и обычно очень хитрые глаза смотрели тускло и даже как-то мёртво.

— Новый министр оказался хуже прежнего. Доложил ему. Он: и думать не смей! Сиди ровно, пока профессионал работает.

— Николай Иванович! Что же делать?

Егор не признался, что в голове крутилась шальная мысль пришить старого мерзавца, к счастью — не реализованная. Пока.

— Тебе — ничего. А я дойду до самого верха, хоть до ЦК КПСС.

Чергинец не обманул. Поскольку министр приказал уничтожать любую переписку, как-то ставящую под сомнение подвиги «белорусского Мегрэ», написал через его голову напрямую — Генеральному прокурору СССР. Возможно, вспомнил тот вечер, когда Егор обвинил практически весь минский угрозык в сокрытии автомобильных и квартирных краж. Полковник действовал столь же нахраписто, но масштабнее, он утверждал, что порочная политика советской прокуратуры ведёт к массовой гибели наших граждан, потому что, пуская пыль в глаза партийному начальству, прокуратура вселяет чувство безнаказанности истинным преступникам и уничтожает в тюрьмах невинных людей.

Он ехал в Москву на коллегию прокуратуры, совершенно не представляя, что его ждёт. Возможно — арест и отдача на растерзание КГБ за действия, дискредитирующие советскую правоохранительную систему. Либо отправка в психиатрическую больницу на принудительное лечение, ибо только ненормальный может заподозрить стражей законности в столь диких преступлениях.

На коллегии Генеральный прокурор Рекунков и его сотоварищи сидели мрачнее тучи, никак не могли взять в толк, каким образом милицейское насекомое из провинции смело раскрыть варежку, указывая на системные, а не разовые огрехи органа «высшего надзора за законностью». Когда начали затыкать ему рот и откровенно угрожать, сыщик предупредил: копия доклада с уничтожающими вас доказательствами находится в надёжном месте и, если случится что-то непредвиденное, попадёт на стол к Андропову — через доверенных людей в КГБ. В отличие от исторической фразы в исполнении Анатолия Папанова «Сядем усе» из фильма «Бриллиантовая рука», несколько расплывчатой, Чергинец говорил конкретнее: все сядете лично вы.

Конечно, из московского прокурорского начальства не был бы осуждён никто. Но если предать дело огласке, а обстоятельства под определённым углом подать Андропову, по прокуратуре был бы нанесён сокрушительный удар, сильнее, чем по МВД, чей бывший министр Щёлоков застрелился, не выдержав прессинга.

Нет, прокурорские хотели и дальше носить большие звёзды, с удовольствием пить и вкусно закусывать. Для этого пришлось пожертвовать белорусскими разгильдяями, представив дело так, что, в соответствии с мудрыми указаниями партии об укреплении трудовой дисциплины, прокуратура сама у себя навела порядок.

Поздно вечером, около двенадцати, в хорошо обставленном доме на Сельхозпосёлке раздался пронзительно-длинный междугородний телефонный звонок. Егор, уже дремавший, подскочил к аппарату в одних трусах.

— Тётя Клара выздоравливает! — раздался в трубке радостный, немного глумливый и основательно пьяный голос Чергинца. Именно он перед Москвой придумал эту кодовую фразу. Естественно, сообщение о кончине «тёти Клары» требовало бы от Егора очень решительных действий.

— Правда? Всё в порядке?

Дремоту сняло как рукой.

— Правда. Отдыхай. Вернусь — расскажу подробнее… Ик! Тут хорошие люди, понятливые. Войну прошли. Генеральный завтра подпишет приказ о расследовании злоупотреблений в белорусской прокуратуре. Всё… Меня ждут… Товарищи.

Гудки.

Лейтенант завалился на кровать, но лежать не мог. Подмывало прыгать и даже орать.

— Что случилось? — спросила Элеонора.

— Мы победили.

Она приподнялась на локте.

— Не знаю кто и не знаю в чём… Но можно пустить на растопку тот кубометр бумаги в нашем сарае?

— Чуть-чуть погоди. Надо, чтоб написавшие липу в тех документах прочно обосновались в следственном изоляторе. И не в качестве прокуроров, ведущих расследование. Су-у-уки! Поделом!

Если бы Чергинца закатали в бетон, что совершенно не исключалось, Егору предстояло отдать кубометр Сазонову, а самому уволиться из УВД и ближайшие месяцы, если не годы, искать витебского нелюдя одному, а потом мочить. Теперь необходимость отпала, и он радовался от души: справедливость хоть в чём-то восторжествует в законном порядке.

Женщина знала один многократно проверенный способ, чтоб её мужчина выплеснул пар, стравив избыток энергии и эмоций, потом заснул, безмятежно посапывая, и с успехом его применила снова.

Они лежали в темноте и не знали, что министр Пискарёв, разъярённый самоуправством своего заместителя, придумал как расквитаться, спровадив неугомонного полковника в Афганистан — организовывать службу Царандоя в Кабуле. Сыщик не отбрехивался от командировки, растянувшейся на годы, сам думал о ней, привёз кучу наград и последствия тяжёлой контузии от подрыва БТР. Но про подставу министра и про палки в колёса в деле расследования убийств под Витебском не забыл.

Много лет спустя один общий знакомый экс-гэбешник спросит Чергинца: почему ты не пришёл на похороны Пискарёва? Говорить, что не хотел слушать славословия в адрес покойника, тот не стал, поэтому ответил просто: не волнуйся, я и твои похороны пропущу.

Без лучшего сыщика республики поиски насильника затянулись, но когда были отработаны все зацепки, проигнорированные Жавнеровичем, гада удалось, наконец, задержать. Витебский маньяк Геннадий Михасевич получил пулю по решению суда. Сам Жавнерович вышел сухим из воды, попав под очередную амнистию как партизан Великой Отечественной войны. Вскоре после расстрела Михасевича умер своей смертью, сохранив все прокурорские регалии, но в позоре и бесславии.