Фантастика 1986 - Страница 34

И он шагнул к ней.

Его руки натолкнулись на ее руки. И Юрий впервые подумал о том, что она одета, хоть и прозрачна. И еще он подумал бог знает о чем.

— Не, надо, милый, — сказала Эдда совсем как земная женщина.

Юрий запрокинул голову. От неловкости. И увидел в потолке телескопа: из каменного неба (это была причаленная планета) росло белое дерево. Росло быстро, так вырастает пассажирский поезд, из дальних перепутий надвигаясь на платформу.

— Белое дерево, — сказал Юрий.

— Это тебе кажется, — сказала Эдда.

— Белое дерево, — снова сказал, а не подумал Юрий.

— Тебе кажется, милый.

— Я его вижу. Оно прекрасно. И растет.

— Ничего нет. Только каменное небо.

— Ты не видишь? — Только сейчас он удивился.

— Хорошо. Я закрою телескоп, чтобы ты не беспокоился, — сказала она.

— Я не беспокоюсь. Просто ничего красивее я не видел. Подожди закрывать. Вот еще дерево. И еще. Все небо растет. Это белый лес. Еще бы услышать, как он шумит.

Эдда выключила телескоп.

— Ты не веришь? Думаешь, мне грезится? — спросил Юрий.

Он стал говорить. Как будто он не верил, что на этот раз Эдда может все понимать без слов.

Потом он забыл про лес. Эдда была рядом. Ее руки еще были в его руках. Ладони и пальцы, как и голова, без всего, открытые, живые, теплые и то влажные, то вздрагивающие, в зависимости от того, что он, Юрий, чувствовал в данный миг. И руки их были вместе. И глаза стали вместе. И потом губы. Она целовалась, как землянка. Сначала нехотя, потом с удивлением, потом все забыв, и, наконец, все помня, и жадно, и открыто, по-человечески, без правил.

Когда он забыл про то, что она в этом самом прозрачном костюме с зеленоватым оттенком, она отошла от него. Но руками еще была с ним, и руки говорили, что она отошла просто так, что она с ним и никуда от него не отходит и не отойдет.

Юрий вдруг понял, что все это чертовски серьезно. Как на Земле. И может быть, точно так же, как на Земле. Потому что Земля везде, где целуются без правил.

И тут Юрию пришла примитивная мысль. Она расшибла его, как молния дерево. И теперь дерево уже навек соединилось с этой молнией. А Эдда вела себя так, как будто ничего не произошло.

Кроме поцелуя. Она не хотела вслушиваться в мысль. Ей было все равно.

А Юрий давно знал, что он придумает такое, до чего здесь никому не додуматься. И теперь, когда это пришло, он только хотел, чтобы они и Эдда не придали этому значения. Просто он думал об этом и все.

С чего-то надо было начинать. И он пошел издалека: — А ведь естественной, синхронной справедливости быть не может. Чтобы расти, дерево отнимает соки у ближнего дерева. Река пьет из ручьев и все ручьи берет в себя, делает собой и потом сама берется морем и теряет себя. И уже ничто для нее не имеет значения. Ее нет. И справедливость ей ни к чему. Раз реки нет.

А у мыслящих существ и подавно. Самый высший их лозунг — борьба. И где уж тут быть естественной, само собой существующей справедливости. А если бы она была, не было бы борьбы. И смерти.

И потом новое и старое. Это же развитие. Развитие уже несправедливость по отношению к тому, что не развивается. И наоборот. Не может быть справедливости для всех. Для всего.

Юрий отпустил руки Эдды. Он горячился, как всегда, увлекаясь доказательством и выключаясь из всего остального.

— У нас другой круг мира, — сказала Эдда. — Ну переложи понятие справедливости для пространства. Ведь оно синхронно справедливо для всех галактик, их вмещая и…

— Но пространство создает расстояния. А они разные. И это уже несправедливо. И оно разным массам даст разные места у себя.

— У нас другой круг мира. Мы судим не по этому. Справедливость — это движение. Движение планет, мыслей, веществ, законов, движение к новым состояниям, которых не было. Поэтому и Вселенная в целом движется и меняется не только в частях, но и как целое. И вселенных было много. Разных. И материй. Тоже разных.

— Это справедливость неживого. Потому живое и выделяется, что оно ищет свою справедливость. Более глубокую. И коренную. А камни были всегда.

— И живое было всегда. И даже соединялось с неживым. Не так, как у тебя: кости в скелете и мысль в голове. Это рядом, но отдельно. А органично. Ну как мыслящая магнитная туманность или планета, чувствующая, как твое сердце…

— И как твое?

Эдда тут же забыла о споре.

— Не знаю. Ведь мы себя плохо знаем. Наверное, нужно влюбиться. Ну чтобы все забыть и лететь только в одну сторону…

— Ты объясняешь мне…

— Я знаю, что это необъяснимо. У нас ставили опыты. Нас ввергали в состояние, которое испытывает ваша влюбленная женщина. Психическая копия. Было так сладко и жутко. И все ныло. Когда я в давние времена в одном из опытов была корнями дерева, я также томилась по свету, и разламывала землю, и гнала по себе соки как помешанная.

«А сейчас…» — подумал про Эдду Юрий и спохватился.

Она бросилась к нему. Они обнялись. И она сказала:

— Я ведь ничего не знаю. Были только они, ты. А сейчас я чувствую, вижу перед собой, из-за того, что не знаю, любовь это или нет.

— Раз не знаешь, значит, ничего нет, — проворчал Юрий, совсем как старик на завалинке, там на Земле, где плыли облака и бревна по рекам, и кораблики по лужам, и висел воздух между синим небом и солнечным выпуклым пятном, и между городами, селами, дорогами, горами и водой, которая плескалась и отражала мир, и где влюблялись девчонки, и страдали мальчишки, и любой из физиков не мог бы вывести уравнение любви, и все было прекрасно и трагично, просто и до безумия сложно. А старик сидел, все это знал, чувствовал каждой морщинкой и ворчал.

— Ты не суди по-земному, — сказала Эдда и включила телескоп. Белые деревья упирались прямо в их потолок с той стороны. Планеты уже не было видно. Только белый лес.

— Теперь ты видишь?

— Это их анализаторы, — сказала Эдда, — они могли бы прошить и нашу планету и нас, чтобы все узнать. Но мы защитились. Я не хотела тебе говорить раньше времени, потому что если бы мы не защитились, деревья, как ты их назвал, проросли бы сквозь нас, и мы бы стали их почвой, из которой они высасывали бы информацию. Мы не ошиблись насчет этой планеты.

— Значит, это война?

— Но ведь жертв нет, — сказала она, стараясь как будто предохранить его от губительного воздействия таких терминов. Но он понял ее и сказал: — Да я не то что боюсь войны. Я просто про, справедливость. Где же она, если война?

— Справедливость не боится ничего, — только и успела сказать Эдда, потому что в следующий миг весь лес исчез и каменное небо стало медленно подниматься, как втягивается поршень.

— Они успели все-таки собрать всю информацию. А мы все узнали о них, что смогли понять и что еще поймем. И теперь мы навсегда разойдемся. Они совсем из другого круга мира. Но приняли эту форму, чтобы войти в нашу.

— Другая Вселенная? В другом пространстве?

— Может быть, и в нашем. Оно бесконечно вмещает несовместимое. Бесконечная взаимопроникаемость. Но я говорю о пространстве, как я его понимаю.

— Вы заправились?

— Знанием, которое мы можем усвоить. Через час я буду уже другая. Потому что это очень интересная планета.

«Ты будешь другая. А я буду тот же. Я должен защититься от этой новой Эдды», — подумал Юрий. И вслух непроизвольно сказал:

— Ты алгебра. Я не люблю тебя.

Эдда исчезла. И сразу же дверь открылась и вошла похожая на нее как две капли воды женщина. Но это была не Эдда, это была просто веланка, которая пришла на смену Эдды. Потому что у них опыт продолжался.

«Я убил Эдду, — подумал Юрий, — значит, она любила меня, — подумал он еще. — И почему я решил, что если она будет другой, то будет совсем другой? Ведь я не мог заранее знать, какой она будет», — думал он.

— Меня ты так не полюбишь, — сказала новая.

«Да», — подумал он, отмечая, что эта так же прекрасна и что эта так же полна тоски по любви.

— Эдда ошиблась насчет часа. Мы уже все изменились. Из-за той планеты.