Фантастика 1969-1970 - Страница 83

В. И. Ленин дал «Инженеру Мэнни» отрицательную оценку.

Философские взгляды А. Богданова, которые Ленин подверг уничтожающей критике в «Материализме и эмпириокритицизме», хотя и были сформулированы до появления «Красной звезды», к счастью, не нашли в ней отражения. Зато «Инженер Мэнни» пронизан настроениями, которые владели автором, занятым созданием «всеобщей организационной науки», под которой он понимал науку о построении социалистического общества. Этой наукой, по его мнению, должен овладеть пролетариат до того, как он попытается взять власть в свои руки. Такая программа отодвигала проведение социалистической революции в неопределенное будущее. Возражая на подобные взгляды, Ленин позднее писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный „уровень культуры“…), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».

ИТАК, В «Красной звезде» более совершенный Марс противостоит раздираемой классовыми противоречиями Земле. Но вот на нашей планете вспыхивает мировая война, а за ней совершается социалистическая революция, и ракеты, которые продолжают курсировать к Марсу, несут последние земные известия. Одна из таких ракет улетает прямо с поля сражения, захватив в последний момент из окопа отравленного газами офицера. Ее поднял в воздух датский писатель Софус Михаэлис, роман которого «Небесный корабль» вышел в 1921 году. На этот раз перед нами бегство, откровенное и притом символическое бегство от ужасов империалистической бойни. Шарообразный корабль «Космополис» строят 13 дезертиров, по одному из каждой воюющей страны, неважно — соперники они на поле брани или союзники: итальянец, француз, немец, японец, русский…

Автор не пытается нам объяснить, как движется его корабль, но довольно щедро пользуется псевдонаучной терминологией — радиоспектр, солнечная машина и т. д.

На Марсе наши беглецы застают тихое стабилизировавшееся общество, очевидный контраст Земле, засыпаемой снарядами и заливаемой потоками ядовитых газов.

Впрочем, С. Михаэлис изобразил хотя и умиротворенное, но отнюдь не такое уж привлекательное общество. Он явно хочет сказать, что счастье не в успокоенности, не в отсутствии желаний, а отказ от борьбы — не путь, приводящий к счастью. «Они не знали ни искусства как формы выражения человеческих идеалов, ни радостей мореплавателей, ни инстинкта исследователей, ни той жажды знания, которая гонит земные поколение за поколением в опасное море, к ледяным полюсам или на недосягаемые выси гор».

Если воспользоваться современной терминологией, то, видимо, данное общество принадлежит к биологической цивилизации.

Физически марсиане очень похожи на людей, хотя развивались независимо. В книге есть одно любопытное рассуждение, право же, словно взятое у И. Ефремова: «Было, разумеется, космически логично, что на Марсе носители высшей жизненной потенции отлились в те же формы, как и на Земле. Не случайность, а естественная необходимость создала человека — с его гордо выпрямленным вертикальным хребтом, с крупным и развитым мозгом в крепком и благородно очерченном черепе, возносящемся к небу, как фонарь на башне маяка, с голой, чувствительной, богатой нервами кожей, с обостренными чувствами и такими совершенными органами тела, как пара ловких рук…» В предыстории Марса были и машины, н разрушительные войны. Автору не хватает только термина «атомная бомба», чтобы обозначить вот такое средство массового уничтожения: «Народы и государства восстали друг на друга с оружием, о видах и силе которого сохранились лишь старые рассказы. Действием его стирались с лица земли не только целые полчища, а даже огромные города».

Теперь же, видимо, как реакция на бурно проведенную молодость, на планете царит почти аркадская идиллия. Но за ее зеркальной поверхностью прячется, например, жестокая евгеника (опять-таки беря современные понятия), пуританская нетерпимость. Перед нами усовершенствованная Спарта, где оставляют жить лишь все самое здоровое и полноценное. Мужчины после рождения в семье определенного количества детей стерилизуются. Брачный союз вечен и нерасторжим, брачующиеся выжигают у себя на груди портреты друг друга, дабы дорогие образы проникли в сердце. Старики расстаются с жизнью добровольно, уплывая на лодке по Каналу Смерти.

Земляне, обыкновенные грубые солдаты, не могут примириться с такой ненормальной обстановкой, они начинают отчаянно тосковать по Земле, совершать опрометчивые поступки и нарушать налаженный строй марсианской жизни.

Бегство не удалось.

Этот во многом наивный роман стоит вспомнить именно как параллель к толстовской «Аэлите», появившейся в 1923 году.

«Аэлита», пожалуй, первое в русской и советской литературе произведение подлинно художественной фантастики. Как я уже говорил, Алексея Толстого вовсе не заботит научная достоверность, его волнуют гораздо более важные для литературы художественно-поэтические задачи. Великолепный пример — это пролет корабля через голову кометы. Гусев стоит у окошка и командует примерно так: «Легче — глыба справа… Давай полный!..» И как ни странно, такие вещи не производят впечатления ни фальши, ни пародии. Они органичны в этой книге.

Главное в «Аэлите» — свежий ветер революции, который толкает людей на самые невероятные поступки и подвиги: нет ничего невозможного в этом взлохмаченном, голодном, прекрасном и яростном мире. На Марс так на Марс, за чем дело стало, товарищи! Прочтя объявление инженера Лося, красноармеец Гусев и вообще жители Петрограда даже не слишком удивились. Духом обновления всего: Земли, Марса, человеческих душ веет со страниц «Аэлиты».

Для чего летит на Марс инженер Лось? В сущности, это тоже бегство: тоска по погибшей жене, душевная неустроенность, даже разочарованность в жизни. Неврастенический, нерешительный Лось резко не похож на будущих традиционных космических капитанов — с лицами и сердцами, словно вытесанными из камня. Почему у А. Толстого получился именно такой характер, нетрудно догадаться. Ведь «Аэлита» писалась в эмиграции, где находился тогда писатель, внутренне уже порвавший с нею, но находящийся еще за границей. Вероятно, этими особенностями душевного состояния автора объясняется и та поразительная лирическая сила, которой пронизана любовь Лося и Аэлиты, любовь, преображающая этого раскисшего, размягченного человека.

Вырвавшись из объятий Аэлиты, он берет маузер и уходит к Гусеву, к восставшим, к борьбе, хотя совсем недавно, поглощенный своими переживаниями, просил оставить его в покое со всякими революциями.

Преображается и Аэлита, огонь очистительной любви так же ярко вспыхивает в этой одурманенной ложной мудростью весталке, как костры, зажженные русским красноармейцем Гусевым на площадях марсианской столицы, где они не загорались тысячу лет.

В книге скрыт какой-то секрет, плохо поддающийся грубому литературоведческому препарированию. Почему образ Аэлиты так поэтичен? Ведь автор не дал нам возможности проникнуть в душу марсианки, не поделился с нами ее мыслями. Мы видим «Рожденную из света звезд» все время со стороны — глазами Лося или Гусева. Даже портрет ее дан беглым наброском — кроме постоянного подчеркивания ее хрупкости да пепельных волос и голубовато-белой кожи, мы ничего больше не узнаем. Но это не мешает нам видеть ее совершенно отчетливо, гораздо более отчетливо, чем, скажем, расплывчатого Лося. Правда, не последнее место в формировании облика этой девушки занимают ее рассказы об Атлантиде и песни, которые она поет. Аэлита умна, она носительница древней культуры. Но закостеневшее знание мертво, его нужно оживить потоком свежей крови, принесенной с Красной Звезды, которая на этот раз уже точно никакой не Марс, а молодая, горячая Земля. Только любовь к смелым и сильным людям — таким ей показался инженер Лось — может вырвать ее из затхлой повседневности, наполнить жизнь смыслом; такая любовь способна преодолеть все препятствия и даже перемахнуть через космические бездны: — Где ты, где ты, где ты, Сын Неба?