Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света» (СИ) - Страница 159

— Что же все-таки произошло? — спросили мы.:- Набравшись сил, Норман Смит отправился к себе домой, в Хертфордшир, — ответил Джоркенс, — в приподнятом настроении благодаря добытой информации, не знаю точно, какой, но, видно, той, за которой шпионы отправляются на берег моря. И в день приезда немецкая овчарка его загрызла.

— Да, это действительно безнаказанное убийство, — сказал Тербут. — если только мы имеем право назвать убийцей собаку.

И один из нас растерянно проговорил:

— Но мне не совсем понятно… При чем тут Кейбер?

— Средство было очень тонкое, — ответил" Джоркенс. — Совершенно безвредное, как доктор Кейбер и говорил. Но оно изменило запах Нормана Смита. Ну а какая немецкая овчарка могла бы с этим примириться?

Источник: журнал "Вокруг света"

QMS, Fine Reader 4.0 pro

MS Word 97, Win 95

Новиков Василий Иванович

вторник 1 Сентября 1998

Сколько я себя помню, мне всегда нравились истории о приключениях. И я пришел к выводу:

чтобы стать героем одной из них, надо быть дерзким, напористым, смелым — таким, каким я никогда не был;

надо быть сильным и атлетически сложенным, как Рауль Конвэй (есть у меня такой знакомый). Мне и в голову не приходило, что со мной может случиться что-то, не имеющее отношения к моей работе в статистическом отделе Центра психосоциальных исследований. Время мое было занято, во-первых, беспрерывными попытками пробудить в Пауле хоть какой-то интерес к моей особе и таким образом не допустить, чтобы стройный, сильный и уверенный в себе Конвэй отбил ее у меня, а во-вторых, подготовкой к телевизионному конкурсу "События года" — единственному мыслимому для меня способу молниеносно разбогатеть и, бить может, хоть таким путем добиться, чтобы Паула стала моей женой.

Первый тур конкурса (нашумевшие газетно-жур-вальные публикации года) я успешно прошел:

мнемотехника-мое хобби.

Итак, я был абсолютно убежден, что являюсь полной противоположностью героям приключенческой литературы, а поскольку в глубине души мне все-таки хотелось быть таким, как они, я при первой возможности уходил с головой в чтение какого-нибудь лихого романа, с героем которого себя отождествлял. И вот однажды случилось так, что я был один в кабинете, а пневматическая почта, будто сжалившись надо мной, на какое-то время перестала доставлять, мне свежую корреспонденцию. Только я принялся за чтение увлекательной книги, как события ринулись на меня лавиной.

Едва я дошел до места, где героя, межзвездного путешественника, атакуют выеокойивилизованные космические чудовища, как передо мной что-то ярко сверкнуло и чьи-то сильные руки сжали мои плечи.

Я попытался вырваться, но безуспешно: меня силой впихнули обратно в кресло, С которого мне удалось было привстать, и ослепили вспышками света-из-за них я не мог разглядеть, что происходит в комнате. Я застонал, потом услышал голоса-в них не звучало никакой угрозы. Говорили на моем родном языке, растерянность моя от этого только увеличилась.

— Улыбнитесь, Суарес!

— Поздравляем!

— Сеньор Суарес, скажите правду нашим слушателям: рассчитывали вы, что будете выбраны для участия в проекте "Сотрудничество"?

— Сеньор Суарес, посмотрите, пожалуйста, на мою руку! Так, правильно! А теперь, не сводя с нее глаз, расскажите телезрителям, какие чувства вызвало в вас известие о том, что вы будете первым из граждан нашей страны, поднявшимся в космос?

— Я? Вы не ошиблись? — пролепетал я. Тут же был и Рауль Конвэй, шеф департамента по выявлению инициативных личностей, с лицом, искаженным Завистью и страхом (кто знает, как случившееся будет воспринято Паулой?). Он обратился ко мне с небольшой иронической речью: надо думать, мне был известен день, когда Машина выберет идеального кандидата в космонавты для международного орбитального полета? И не смешно ли строить из себя скромника, когда один лишь факт выбора сам, по себе уже означает, что я получу целое состояние, а мое имя войдет в историю? Или я хочу заставить их поверить, что я в отличие от всех прочих испанцев в возрасте от двадцати до сорока пяти лет, чьи данные были введены в Машину, не провел эту ночь без сна и не мечтал быть избранным?

О дне этом я действительно знал, потому что на сей раз выбор, который предстояло сделать Машине, был в центре всеобщего внимания-ведь как-никак речь шла об историческом событии; и я вовсе не строил ИЗ себя скромника. Но спал я эту ночь великолепно по той простой причине, что был уверен: выбрать могут кого угодно, только не меня.

— Должно быть, произошла ошибка, — запинаясь, проговорил я.

Где-то рядом радиокомментатор, захлебываясь, словно он вел спортивный репортаж, столь милый сердцу радиожурналиста, начал петь перед микрофоном восторженные дифирамбы скромности человека, на котором остановила свой выбор Машина. Кто-то, еле сдерживая смех, спросил меня:

— Иными словами, сеньор Суарес, вы не доверяете Машине?

Никто, пребывая в здравом уме и твердой памяти, не мог усомниться в правильности решения, принятого мыслящей Машиной. Если Машина называла черное белым, то это означало, что у тех, кто думает иначе, зрение оставляет желать лучшего, потому что на поверку черное оказывалось-таки белым.

На этот раз Машине предстояло решить, кто достоин стать единственным космонавтом первого корабля международной космической программы с участием Испании, корабля немыслимо совершенного, сконструированного так, что от космонавта не требовалось никакой специальной подготовки и вообще ничего, кроме ряда определенных личных качеств. В Машину ввели данные проекта "Сотрудничество" и сведения о двадцати миллионах испанцев, чей возраст не выходил за предусмотренные проектом рамки. И надо Же было, чтобы из всех нас Машина выбрала такую бесцветную и заурядную личность, как я!

— Поздравления от моего департамента! — Мне протягивал руку какой-то человек в военной форме (это был, как я узнал позже, полковник Мендиола, заместитель начальника кибернетической службы). — Наша Машина обнаружила у вас некоторые врожденные качества, которым я завидую как человек и которыми восхищаюсь как военный.

Наше рукопожатие и эта коротенькая речь вызвали бурю аплодисментов. Портативные телекамеры работали вовсю.

— Проклятая Машина! — проворчал рядом со мной Конвэй, так тихо, что его услышал только я.

Съежившись йод градом вопросов, я кое-как выбрался из комнаты, а затем, пользуясь полной свободой, которая теперь была мне предоставлена, побежал домой опрокинуть стаканчик и навести порядок в своих чувствах.

Подумать только: выбран для орбитального полета!

Но почему?

Да наверняка потому, что для этого полета большого ума не требуется. И вот вам, пожалуйста: Машина выбрала дурака.

Нет, мало того, что я казался себе жалким:

я был жалок во всем. Этот взгляд разделяла Паула (мы уже три месяца как обручились), его разделяли все сотрудники Центра, сделавшие меня мишенью грубых шуток; не будучи в состоянии их парировать (я из тех, кто крепок задним умом), я только молчал и криво улыбался; разделял его и Рауль Конвэй, античный полубог, который, открыв для себя Паулу, решил, что я совсем не тот, кто ей нужен, и задался целью отбить у меня нареченную. Учитывая очевидные для всех достоинства Рауля и простодушие Паулы, скрытое за ее ослепительной внешностью, этого можно было ожидать буквально в любую минуту.

Единственным, кто не разделял этого взгляда, был доктор Баррьос. Сначала он, а теперь Машина. Доктор Баррьос, светило психокатализа и отец Паулы, безвременно погибший год назад от несчастного случая.

По-моему, мнение доктора обо мне было основано не столько на фактах, сколько на симпатии, которой он не мог ко мне не испытывать: ведь доктор мог только мечтать о подопытной морской свинке, такой же послушной, как Адольфо Суарес. Я с радостью соглашался на любые зондажи и анализы, какие только можно провести на человеческом материале, лишь бы бывать в гостях у Паулы, к которой в другой обстановке я бы и подойти близко не посмел.