Фантастические рассказы и повести - Страница 89

- Ну, - не понял Яша.

- Поэтому мне нужна была лодка и человек, который умеет управлять лодкой, то есть ты. Мы спасемся вместе, по воде можно уйти. Правь в открытое море.

- Нет, я хочу убить голого, - не согласился Яша.

- А я хочу иначе.

Прын приподнялся, сделал шаг вперед и лениво ударил Яшу прикладом в лицо. Яша оценил аргумент.

Прын улыбнулся. На этот раз его улыбка была довольной - как хорошо он все расчитал: вызвать милицию, подстрекнуть девочек, потом деда и, наконец Яшу. Беспроигрышная цепочка. Этот дурень привезет его в любое нужное место. А город пусть гибнет. Голые люди сами виноваты в том, что у них нет брони и стальной хватки зубов.

На фоне солнечной дорожки темнела и удалялась голова голого человека. На город опустилась тень и он стал совсем фиолетовым.

ЭПОХА ИГРЫ (повесть)

1

Наверное, немного тишины все-таки нужно. Тишина нужна мне как вода, как соль, как солнечный свет. Тишина и несколько минут одиночества. Я люблю стоять у большого окна своей пустой, ещё наполовину спящей в шесть утра мансарды и смотреть сквозь расцветающие с каждой минутой утра краски влажного леса. Смотреть, и видеть все, и ничего не видеть, откликаться сердцем на все, - но спокойно, безразлично, возвышенно.

Я специально встаю ради этих нескольких минут. Они действуют на меня, как переливание крови на тяжелобольного: из комка слизи я становлюсь клубком воли и уверенности. Удивительно, что для этого достаточно всего нескольких минут тишины. Глядя вниз, на зеленые всплески и провалы пышных тропических крон, я чувствую в себе зверя стомиллионнолетней давности, зверя величиной с кошку, жившего на деревьях, просыпавшегося с первыми лучами туманного рассвета, обозревавшего из своей невидимой высоты ветвей свой страшный и прекрасный первозданный мир. Рано утром просыпались лишь его большие и внимательные темные глаза с вытянутыми в ниточку зрачками; тело все ещё спало, спокойное и уверенно расслабленное, потому что глаза два верных блестящих стража - уже делали свое дело, следили за любой сдвинувшейся тенью там, далеко-далеко внизу. Сердце работало медленно и ровно; оно ещё спало, забыв о вечных муках, простых муках голода, бегства, продолжения рода, не зная о других муках, которые вспорют его тысячи поколений спустя - те муки будут более тонки и более жестоки.

Тот древний зверь величиной с кошку до сих пор живет во мне (Боже мой, действительно никто никогда не умирает); сейчас его тело проснется, играющие волны мускулов пробегут под гладкой короткой шерстью, сердце застучит в другом ритме. Он готов к жизни и готов к смерти - не все ли равно, если никто не умирает?

Пять минут прошли. Все в порядке. Я спускаюсь; Александр убирает в комнатах нижнего этажа. Он встает ещё раньше и успевает сделать в саду перед домом сложную гимнастику из довольно примитивных и бессмысленных, на мой взгляд, упражнений. Иногда я наблюдаю за этими упражнениями из своего окна. У каждого человека, если узнать его поближе, оказывается уйма странностей. Александр повторяет свою пародию на одну из восточных гимнастик каждое утро, много десятилетий подряд. Зачем?

В наше время мы имеем намного больше ненужных увлечений, чем раньше; мы тянемся к бесполезному. Это реакция, самозащита души от безумного всевластия материи денег, вещей, стремления к деньгам, вещам и к власти. Но наша эпоха - эпоха материи; эпоха души уже прошла, почти прошла, эпоха духа ещё не наступила. Поэтому так глупо выглядят наши увлечения. Александр стар, ему далеко за шестьдесят; он жалок, когда кривит свое длинное иссохшее тело - хранилище иссохшей души, забывшей о собственном существовании. Его седая, торчащая во все стороны бородка, вызывает во мне даже некоторое презрение, впрочем, добродушное. Из-за этой бородки Александра все зовут капитаном и, кажется, только я обращаюсь к нему по имени.

- Александр, вы ведь один из немногих людей, которые прожили на Островах всю жизнь.

Александр улыбается. Острова Воскресения - его единственная настоящая любовь. Он ни разу не покидал Острова и был свидетелем всего, что происходило здесь за последние полвека. Я сознательно затронул предмет его гордости - это та струна, на которой можно сыграть любую мелодию. Итак, я начинаю играть.

- Александр, только вы можете мне помочь, потому что вы знаете здесь все. Скажите, почему шестой остров не обозначен ни на одной карте?

Это, конечно, блеф. Раз остров не обозначен на карте, я не могу знать, есть ли он в действительности. Я так уверенно говорю об этом острове, будто видел его своими глазами - мой уверенный тон помешает Александру соврать. А врать, конечно, он будет, ведь никто не станет скрывать остров, издавая неточные карты, если на то нет причин.

- Не понимаю, на какой карте?

Александр прекрасно понял, о чем я говорю, это видно по его лицу. Если бы остров был безобидной легендой, Александр бы не притворялся передо мной - мы с ним в хороших отношениях и хорошо понимаем друг друга.

Я киваю в сторону окна.

- Вон тот остров. Три часа пути на катере. Остров большой, побольше нашего. И не обозначен на картах. Это же неспроста, я прав?

- Вы разве там были?

Александр делает ошибку, он не успевает сообразить, что с северной стороны Острова катера и яхты обычно не появляются - никто и никогда не ходит в этом направлении, а на веслах далеко не уйдешь.

- Слушайте, Александр, вы же правдивый человек, я знаю вашу честность, мы же свои люди. Зачем вы меня обманываете?

Это я сказал зря. Сегодня из него уже ничего не выжмешь, старик может обидеться, вот и все. Но главное я знаю: шестой остров существует и с ним связан какая-то тайна. Эту тайну я разгадаю как-нибудь сам.

Александр молчит.

- Так вы говорите, что острова там нет?

- Нет.

- Ну раз нет, значит я ошибся. Простите меня, Александр, надеюсь, вы не обижаетесь?

2

Острова Воскресения - маленький архипелаг, скрывающий себя среди плоской равнины океана. Скрывающий без особого успеха: первые европейцы переселились сюда несколько столетий назад. Они растворили в себе мелкие и немногочисленные местные племена; древняя культура бесследно растворилась вместе с её хранителями, не оставив ничего, даже жалкого наскального рисунка. Зато современных нескальных рисунков здесь хватает и все, что я видел - неприличного содержания. Эпоха материи приносит свои плоды: древние табу исчезли, исчезла любовь к Богу, затем любовь к ближнему, затем мы просто забыли, что такое любовь. И назвали этим словом то, что никогда не имело названия. Почему-то приятно ломать, уродовать, калечить этот мир, наполнять его грязными словами, надписями, рисунками, и по возможности делать это анонимно. Может быть для того, чтобы казаться чище на фоне всеобщей грязи. А может быть, это месть миру, который долгие годы ломал, уродовал и калечил тебя, и наконец добился своего, наполнив тебя грязью до краев?