Фантастическая реальность мироздания - Страница 1

Современная художественная проза становится все больше похожей на фантастику. Возможно, потому, что все более фантастичной становится наша жизнь, меняющаяся так быстро, что мы не успеваем не то чтобы понять, но даже сколько-нибудь привыкнуть к нововведениям. Все труднее найти книгу, в которой автор в том или ином месте в той или иной степени не вывел бы читателя за пределы реальности — то в область бессознательного, то в сторону чистой мистики, то еще куда-нибудь, куда реалистическая проза времен недавнего постмодернизма забредала лишь в редких случаях, считавшихся исключением из правил.

Правила изменились. Даже детектив, где расследование преступления ранее предполагалось действием сугубо рациональным, нынче сближается с фантастическим — все более странные мотивы движут убийцами, все более изощренными оказываются способы совершения преступлений, а уж какая фантастическая сила руководит порой действиями полиции или частных сыщиков — тема особого разговора.

Что первично, а что является следствием? Может быть, реальность заставляет литературу, отражающую жизнь, чаще пользоваться методами фантастики и описывать воображаемое, чтобы приблизиться к реально существующему? То ли, наоборот, литература, все более от реальности абстрагируясь, заставляет бытие подражать сознанию, а точнее — тому бессознательному, что, похоже, питает современную прозу идеями и сюжетами?

Область литературы, которую официально причисляют к фантастическому цеху, тем временем, тоже эволюционирует — в сторону большей развлекательности, меньшей нагруженности новыми идеями, и даже хотя бы относительная новизна сюжета уже не является необходимой.

И совсем в стороне от литературного процесса оказалась область фантастики, которая в свое время — всего полвека назад — накрепко связывала фантастическое с реальным. Более того: в России это направление фантастики официально похоронили, произнесли на могиле соответствующие речи (типа «умер Максим»…) и живое еще тело закопали в землю истории литературы, где покоятся действительно почившие соцреализм и славной памяти классицизм со всеми «нео» и «пост».

Речь о научной фантастике, о том направлении фантастической прозы, которое лет сорок назад называли «литературой новых идей». Но то ли идеи иссякли, то ли литераторы больше не успевали за учеными — в восьмидесятые уже годы русская научно-фантастическая проза перестала генерировать интересные гипотезы, а десятилетие спустя и вовсе рассеялась, как дым от догоревшего костра.

То, что сейчас называют научной фантастикой, так же отличается от НФ шестидесятых годов прошлого века, как весельная лодка от катера на подводных крыльях. Тогда были таки новые идеи, опережавшие науку и технику, сегодня — лишь оболочки идей, названия, антураж.

И объяснение этому явлению есть, причем вполне, казалось бы, логичное и правильное. Во времена Жюля Верна, Александра Беляева и даже Ивана Ефремова с Генрихом Альтовым было, как говорят сейчас, относительно просто предлагать новые фантастические идеи и бежать впереди паровоза науки и техники. С тех пор, однако, скорость технического прогресса и скорость изменений в науке настолько возросли, что не то что впереди бежать, но даже поспевать следом, держа руку на пульсе прогресса, способны уже немногие, а среди литераторов-фантастов — так и вовсе никто. Да и читателя перестали интересовать научно-технические прогнозы фантастов: во-первых, большая их часть сбывается быстрее, чем книга успевает дойти до читателя, а во-вторых, жизнь стала настолько сложной, что после работы хочется расслабиться и читать что-нибудь простенькое и бездумное, не задаваясь на досуге решением все тех же, по большей части нерешаемых, проблем бытия.

Вообще говоря, и то, и другое не совсем верно. Во-первых, за прошедшие годы изменилось направление прогнозов: со времен Жюля Верна и до конца шестидесятых годов прошлого века в научной фантастике популярны были прогнозы развития техники, фантасты занимались, в основном, изобретательством, а если делали социальные пророчества, то сводились они либо к тому, что в будущем все окажется хорошо (утопии типа «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова или «За горизонтом» Владимира Савчнко), либо что настанет постядерный апокалипсис (антиутопии типа «Гимн Лейбовицу» Уолтера Миллера или «Город» Клиффорда Саймака). Сейчас технические прогнозы практически исчезли со страниц НФ, и это, в частности, дало основание для объявления о смерти научной фантастики, как поджанра.

Во-вторых, желание читателя расслабиться и получать от чтения фантастики лишь временное удовольствие также не абсолютно. Во все времена большая часть читателей предпочитала серьезным произведениям легкое чтиво, и закон Старджона о том, что 90 % всего, что пишется, — дерьмо, выведен не сегодня, а именно в те годы, когда НФ переживала расцвет и не собиралась сдавать позиции. Во все времена лишь 10 % читателей искали в литературе — в том числе, в фантастике — пищу для ума, а не разрядку для глаз.

Научная фантастика развивается не только по законам литературы, но и по законам науковедения, поскольку сам этот поджанр находится на стыке этих двух направлений человеческой деятельности. Фантастическая наука, как и наука обычная, переживает свои кризисы, застои, взлеты и революции. Одна из таких революций произошла как-то незаметно для читателей (не исключено, что и для авторов) в 70-90-х годах прошлого века, что, в частности, и привело к нынешнему кризису новых научно-фантастических идей.

Революция же заключалась в том, что, прогностическая функция жесткой НФ себя на нынешнем уровне исчерпала. В фантастической науке, как и в науке «обычной», не то чтобы возникла (на самом деле она всегда была, только в разное время относились к ней по-разному), но стала развиваться новая парадигма, новое отношение к тому, какова цель научной фантастики на данном этапе.

В «обычной» науке спор о целях научных теорий ведется не первое десятилетие. Английский физик Дэвид Дойч ясно описал эту ситуацию в своей книге «Структура реальности», опубликованной, в том числе и на русском языке, несколько лет назад.

«Общая теория относительности, — пишет Дойч, — так важна не потому, что она может чуть более точно предсказать движение планет, чем теория Ньютона, а потому, что она открывает и объясняет такие аспекты действительности, как искривление пространства и времени, о которых ранее не подозревали».

Так и научно-фантастическая идея приобретает в наши дни важность и интерес не в том случае, когда она предсказывает какое бы то ни было техническое достижение ближайшего или относительно отдаленного будущего, а тогда, когда открывает и объясняет такие аспекты реальности, о которых читатели ранее не подозревали.

Иными словами, если раньше жесткая НФ (hard science fiction) имела дело, в основном, с фантастическими изобретениями, то сейчас настало время для фантастических открытий.

Однако, читатель НФ оказался не готов (или не вполне готов) к такому развитию событий. Как и в «реальной» науке, в науке фантастической роль объяснения все еще недооценивается.

Обратимся опять к книге Дойча:

«Некоторые философы, и даже ученые, недооценивают роль объяснения в науке. Для них основная цель научной теории заключается не в объяснении чего-либо, а в предсказании результатов экспериментов: все содержание теории заключено в формуле предсказания. Они считают, что теория может дать своим предсказаниям любое не противоречащее ей объяснение, а может и вовсе не давать такового до тех пор, пока ее предсказания верны. Такой взгляд называется инструментализмом (поскольку в этом случае теория — всего лишь «инструмент» для предсказания)».

Известный физик Стивен Вайнберг (инструменталист — по определению Дойча), лауреат Нобелевской премии, писал, например, в книге «Гравитация и космология»: