Фанатизм - Страница 8

Потом мы с Димкой сошлись ближе, стали иногда ходить в суши-бар на ланчи и умудрялись за обеденный перерыв высасывать по нескольку алкогольных коктейлей.

В конструкторском бюро у Димки было спокойно, но не очень денежно. И теперь, в снежное, холодное время года, мне хотелось вытащить его куда-то в центр, в уютное и теплое место, где вкусно пахло бы едой, алкоголем и сигаретами. Я позвонила. Он сбросил вызов. Я обиделась.

Он перезвонил часа через два.

– Шеф тут торчал. Устроил нам промывку мозгов. А ты чего?

– Ничего. Скучно.

– В аську бы стукнула.

– Стукнула бы, если бы нам не отключили. Главред объявил войну социальным сетям и мессенджерам.

– О, наш тоже настроен по-боевому. Ты вечером где? Поужинаем? Или к Ивану поедем?

– А он не с той?

– С кем?

– С Илоной?

– С какой Илоной?

– Тусовщица какая-то за папкины деньги. Артемка ее знает.

            Димка помолчал, потом отозвался:

– Не, он дома будет. Я по аське спросил. Он в Cети, только статус «депрессия».

            «Депрессия» – расхожее словечко. На самом деле те, у кого настоящая депрессия, в он-лайне не висят и по клубам с угашенными телками не вытанцовывают. Их душа этого не приемлет. А если приемлет, значит, депрессия – просто статус в аське для знакомых.

            Димка тоже был из институтских друзей Горчакова, как Витек и Стас. Мне хотелось расспросить его о банкротстве Стаса, но по пути я не успела, а у Горчакова мы все были вовлечены в обсуждении эпидемии. В стране была объявлена эпидемия гриппа A(H1N1), телевизор пугал смертельными случаями, на улицах все носили маски, а дизайнеры давали советы по поводу того, как превратить куски марли в изящный и гламурный аксессуар. Многие учреждения закрылись на карантин.

– А ваша редакция закроется? – спросил Димка.

– Нет. Кто-то же должен все это описывать.

            Горчаков признался, что тоже купил маску.

– И надену завтра. Раз уж начался этот фильм ужасов, пусть все будет по правилам. У нас сегодня один чел кашлял на работе – все косились, не мутант ли.

– Блин, страшные времена, – кивнул Димка.

            Была и приятная новость: Иван получил приглашение на выставку молодых художников в столице.

– Я все еще молодой художник. Даже ботокса не надо, – усмехнулся невесело. – Ну, хоть так. Помнят. Покажусь там. Пообщаюсь.

– А карантин? – спросила я.

– Через две недели это. Может, уже все переболеют к тому времени. Или мутируют.  

– С кем поедешь? Я мог бы, если что.., – начал Димка.

            Конечно, Димка хотел в компанию. Уверена, что он даже с завода отпросился бы, даже больничный достал бы со страшным свиным диагнозом, даже рискнул бы трястись в поезде на сквозняках, в окружении инфекций и неприятных соседей. И  в глазах у него уже такое было – путешествие по небу на ковре-самолете в чудесную страну, не меньше. И все это – с Горчаковым, для него, ради него…

Но Иван взглянул холодно.

– Со Стасиком на машине. Витек, правда, набивался в компанию, но с Витьком мне тяжело. Он же старый холостяк, я с ним еще в институтской общаге нажился! Он посуду со стола убирает раньше, чем доест.

            Посмеялись.

– А Стаса жена отпускает? – спросила я.

– Он ее не посвящает, по-моему. От жены ему отдохнуть надо, я так понимаю. А вот тебя, Соня, мы могли бы прихватить…

            Димка зыркнул на меня зло.

– Нет-нет, мне работать надо. И Стасу я не очень доверяю.

– Боишься крупных мужчин? – хохотнул Горчаков. – Он как медведь просто – особенно в дубле своем.

– Медведь в дупле, – кивнул Димка. – А машину  у него за долги не отняли?

– У него отнимешь!

            Недописанной картины нигде не было видно.

– Ты закончил тот портрет? – спросила я все-таки.

– Закончил.

– Подарил?

– Нет. Себе оставил. На память.

– А выставлять что будешь?

– Пока не решил.

            Димка совсем завис, не мог реагировать. Только когда мы оказались на улице, я спросила прямо:

– Ну, чего ты? Хотел с ними ехать?

– Хотел. Билеты бы доставал. Картины бы таскал. В зубах бы таскал. Все команды бы выполнял, чтобы хоть чем-то помочь. А так – никакой от меня пользы. Ненавижу Стаса! И спрашивали же меня в милиции, что я о нем знаю! Если бы сказал – сидел бы сейчас Стасик в тюрьме, а жена передачи бы носила.

– А что ты знаешь?

– Так ведь это он пиротехникой занимался, оптом поставлял из Польши, у него все склады хлопушками были забиты.

– Ну, хлопушки…

– Да не только хлопушками! Просто остальное по складам не залеживалось! Потом его из бизнеса выперли, но связи-то остались. Да я уверен, что это он Аванесову грохнул! Теперь к искусству клеится, а у самого жена дома, дети – не понимаю такого! Ладно  у меня никого нет. Меня все предали, все! У всех гниль под кожурой! Если бы не Горчаков, я на первой лампочке бы удавился еще после той операции. Только в его картинах и жизнь – свет, чистота, правда. У меня, кроме него, никого нет. А Стас, урод, мне все портит.

            Когда ты не знаешь, что вокруг тебя злобствует эпидемия, ее вроде бы и нет. Но когда вокруг тебя все уже в масках… О, это страшно! Димка застыл, снег падал на темные волосы, словно кто-то на небе делал генеральную уборку и сметал на него пыль. И я не могла найти обычных слов в утешение: не огорчайся, не принимай близко к сердцу, не зацикливайся, ты все равно ему нужен. Сложно было поверить, что до той истории он мог доверять людям, мог любить женщин, мог радоваться жизни, а не спасался от реальности в сюрреализме Горчакова. Бежать в чужой придуманный мир – еще страшнее, чем в придуманный свой: всегда есть риск, что кто-то может закрыть тебе туда дверь.

10. СНОВА ЗДОРОВО

            Иногда хочется крикнуть: «Я не с ними! Я не такая! Это вообще не моя компания!».

            Но я с ними, потому что люблю его. Я его люблю – с его достоинствами и недостатками, успехом и неуспехом, с его картинами и его компанией. В снег, в эпидемию, в маске, рядом и на расстоянии, в транспорте, в рваных снах, под душем, на работе – я люблю его. Не знаю, какая это любовь, фанатичная или нет, но знаю точно, что это всепрощающее, неревнивое, нетребовательное чувство.

            Я с ними. Я такая. Я его фанатка. Я его люблю.

            В полдень позвонил Бусыгин.

– Как ты? В маске?

– Нет. В брюках и свитере.

– Лучше бы наоборот.

– Хе-хе.

            Он тоже покряхтел в трубку.

– Увидимся? – спросил, приглушая голос.

– Нужны мои показания? – спросила я так же тихо.

– Нет, не показания. Видеть тебя хочу.

            «Зачем?» и «Почему нет?» – на повестке дня ежедневно. Осознание бесцельности и пофигизм не борются между собой и не раздирают сознание на куски. Пофигизм одерживает бескровную победу. Почему нет? С ним неплохо в постели. Не хорошо, но и не плохо. Мы уже знакомы, уже не нужно рассказывать свою биографию, он не рассматривает меня на предмет наличия целлюлита, родимых пятен, бородавок или других физических недостатков. Он чувствует, что ему скоро полтинник. Не мучится мыслью о смерти, как мой шеф, но ему уже не так беззаботно живется, уже пора итожить, а итожить нечего: брак – развод, семейное гнездо – отчий дом, все вернулось на круги своя, полный баланс, штиль, уныние. Только работа. Только показатели раскрываемости уголовных дел. Невесело…

            Страшно жить в страшные дни. Оппозиционные политики называют панику по поводу эпидемии надутой, но это все равно па-ни-ка. В аптеках километровые очереди, марлевые повязки разметают, газеты, радио и телевидение трезвонят исключительно об эпидемии, и даже обрывки фраз, которые доносятся случайно на улице: «заразился», «уже умерло», «лекарства»…

Я приготовила мясо с рисом и грибами. Не знаю, как это называется. Не запоминаю этих дурацких названий: «Помпадур», «Дуремар». По-моему, мясо с рисом и грибами должно называться «Мясо с рисом и грибами».