Фанатик - Страница 4

Часть сознания гражданина коммодора Жан-Пьера Огилви отметила аскетичность каюты. В наличии имелись штатная кровать, штатные стол и стул, и штатный солдатский сундучок. В остальном купе было пусто за исключением дивана и двух кресел, которые были утилитарны и, очевидно, были принесены из хранилища, куда их поместил предыдущий обитатель этой каюты, заменивший их на его или её собственную личную мебель. Официальное Оснащение Каюты Штабного Офицера, Сорт — Дешевый, Модель — Посредственная, Исполнение — Неудобное, Согласно Инструкциям.

На переборках остались слабые следы в местах, где предыдущий жилец, очевидно, вешал какие-то личные изображения. Они также были убраны и заменены ни чем иным, как нависающей над кроватью эмблемой Государственной Безопасности и двумя портретами, помещенными прямо позади стола. Один был голограммой Роба Пьера в черной драпировке и с бронзовой надписью внизу, гласящей «Не будет забыт». Другой был голограммой Сен-Жюста. Два строгих лица на картинах вырисовывались за плечами молодого офицера ГБ, расположившегося за столом — хотя он нисколько не нуждался в них, чтобы воплощать серьезный и благонамеренный образ.

Огилви, однако, не потратил много времени, рассматривая обстановку. Он также кинул не более одного взгляда на других обитателей переполненной теперь каюты, которые располагались на кушетке и креслах или стояли у дальней переборки. Все они были назначенными на супердредноуты ГБ и в большинстве едва знакомыми ему офицерами государственной безопасности. Людьми, которые — подобно прежнему боссу ГБ сектора Джамке, — предпочитали относительную роскошь и комфорт штабного положения на огромном СД более суровому образу жизни офицеров ГБ, назначенных на меньшие суда флотского оперативного соединения, размещенного в Ла Мартине.

Сидящий за столом молодой человек, был вполне способен поддерживать внимание сконцентрированным на себе, особенно после того, как он произнес свои первые слова.

Надо было отдать Каша должное — по крайней мере, он не тратил впустую общее время, играя в мелочные игры превосходства, притворяясь занятым другими делами. Когда они были препровождены в его каюту, перед ним не было никакого открытого досье. Фактически, нигде не было видно каких-либо старинных бумажных досье. Его стол был пуст, за исключением сдвинутого к углу компьютера, экран которого в настоящее время был пуст.

Как только Чин и Огилви c Радамакэром вышли вперед, взгляд специального следователя Каша обратился на Радамакэра.

— Вы — гражданин народный комиссар Юрий Радамакэр, приставленный к гражданину коммодору Огилви?

Голос был тверд и резок. В других обстоятельствах его можно было бы назвать приятным молодым тенором.

— Да, гражданин специальный следователь, — кивнул Юрий.

— Вы арестованы. Доложите одному из охранников Госбезопасности снаружи, и вы будете сопровождены в новую каюту на борту этого супердредноута. Я займусь вами позже.

Радамакэр напрягся. Адмирал Чин и Огилви сделали тоже.

— Я могу узнать причину? — спросил сквозь зубы Юрий.

— Это должно быть очевидно. Подозрение в убийстве. Вы были следующим по рангу после народного комиссара Роберта Джамки. Как таковой, вы имели личную выгоду от его смерти, поскольку при нормальных обстоятельствах вы получили бы — я должен сказать, могли бы получить — его место.

У Огилви сказанное в голове не укладывалось. Обвинение было настолько нелепо…

Юрий так и сказал:

— Это нелепо!

Плечи специального следователя слегка дернулись. Возможно, это было пожатие. Огилви почувствовал, что все действия этого человека происходят под жестким контролем.

— Нет, народный комиссар Радамакэр, это не нелепо. Да, это маловероятно. Но я в настоящее время не интересуюсь вероятностями, — снова то же минимальное пожатие плечами. — Не считайте это личным. Я немедленно арестую всякого, кто мог бы иметь любой личный повод для убийства гражданина комиссара Джамки.

Твердые темные глаза переместились к адмиралу Чин. Потом к самому Огилви.

— Это способ, которым я могу изолировать возможные личные аспекты преступления, чтобы сконцентрировать свое внимание на главном — возможных политических последствиях.

Юрий начал говорить что-то ещё, но Каша прервал его, даже не взглянув:

— Гражданин комиссар, не будет никакого обсуждения моих действий. Единственное, чего я жду от вас в настоящее время — вашего предложения о том, кто вас заменит. С настоящего момента и пока постоянную замену не пришлют из Нового Парижа, я приму на себя обязанности гражданина комиссара Джамки по надзору за гражданкой адмиралом Чин. Но я буду нуждаться в ком-то для замены вас, как гражданина комиссара коммодора Огилви.

Тишина. Темные глаза прыгнули обратно к Юрию.

— Гражданин комиссар Радамакэр, немедленно назовите вашу замену.

Юрий поколебался. Потом сказал:

— Специальный следователь, я рекомендовал бы капитана Государственной Безопасности Шарон Джастис. Она…

— Минуточку, пожалуйста.

Разжав кулаки, Каша быстро заработал на клавиатуре. Спустя секунды появился информационный экран. С того угла, с которого он на него смотрел, Огилви не был уверен, но было похоже, что это картотека персонала.

Каша с минуту изучал экран.

— Она прикомандирована к КНФ[1] «Правдивость», одному из линкоров эскадры Бета. Согласно этому — хороший послужной список. Фактически, превосходный.

— Да, специальный следователь. Шарон — гражданка капитан Джастис — бесспорно является моим самым способным подчиненным и она…

Твердый резкий голос снова прервал его.

— Она также арестована. Я уведомлю её по завершении этой встречи и прикажу ей немедленно прибыть на этот корабль.

Юрий выпучился на него. Жан-Пьер был убежден, что его собственные глаза были столь же круглы от недоверия.

Глаза Женевьевы, наоборот, сильно сузились. Отчасти это было из-за обусловленного генетикой разреза, но Огилви знал её достаточно хорошо, чтобы понимать, что основной причиной был гнев.

— И в чём может быть причина? — потребовала ответа она.

Взгляд Каша переместились к ней. На его лице всё ещё не было никакого выражения, кроме своего рода отстраненной серьезности.

— Гражданка адмирал, это должно быть очевидным. Народный комиссар Радамакэр может быть вовлечен в заговор против государства. Убийство его непосредственного начальника Роберта Джамки предполагает это как возможность. Если это так, то, при данных обстоятельствах, он естественно выбрал бы для замены доверенного члена своего заговора.

— Это безумие!

— Да, измена против государства — форма безумия. Таково, по крайней мере, моё частное мнение, хотя это, конечно, не послужит оправданием перед Народным Судом.

Женевьева, обычно образец самого спокойствия, почти шипела:

— Я имела в виду, что обвинение безумно!

— Неужто? — Каша пожал плечами. Жест, на сей раз, был не столь минимален. И хотел Каша этого, или нет, легкое движение плеч только подчеркнуло, насколько широкими и мускулистыми были они. Намного более мускулистыми, чем мог бы предположить Огилви из голограммы, которую он видел несколькими днями ранее. Огилви также не сомневался, что человек был фанатиком физических упражнений. Естественное телосложение Каша было худощавым, и мускулы, который он развил, были скорее гибкими, чем массивными. Но сила его индивидуальности развеивала всяческие сомнения коммодора на счет того, насколько безжалостно этот молодой человек возьмётся за любое дело — включая его собственное физическое преобразование.

Каша продолжил:

— Могу вам заметить, гражданка адмирал Чин, что большую часть времени на пути сюда я провёл в изучении отчетов по Ла Мартину. И одно обстоятельство является подавляюще очевидным: надлежащая дистанция между Государственной Безопасностью и Флотом крайне размыта в этом секторе. Что было только подтверждено вашим собственным раздражением моими действиями. С чего бы адмирала Флота заботило, какие распоряжения отдаёт своим сотрудникам Государственная Безопасность?