Факультет чудаков - Страница 106

Озноб прохватил его; челюсти дрожали. Поднявшись на ноги, он метнулся к выходу, откинул крюк, распахнул дверь, и морозный пар пошел из его рта, когда он закричал прыгающим, срывающимся в судороге голосом:

— Братики! милые! хватайте! сына убил!

Предлагаемый читателю сборник составлен по принципу случайной закономерности (или закономерной случайности). В книге публикуются повести и рассказы ленинградских «писателей-общественников», литературных учителей.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, в эпоху второй оттепели (первая случилась столетием раньше), Леонид Рахманов (1908–1988), Михаил Слонимский (1897–1973), Геннадий Гор (1907–1981), сменяя друг друга, вели литературное объединение, ЛИТО, при Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». Его посещали Г. Горышин, В. Конецкий, В. Курочкин, В. Пикуль, А. Битов (которому и принадлежит идея книги).

Для молодых, амбициозных, мало что знавших и еще почти ничего не написавших учеников учителя были поначалу трудно различимой массовкой (Битов признается, что при знакомстве спутал Слонимского с известным букинистом), потом — поколением, «нашими стариками», наконец — товарищами по литературному ремеслу (сегодня для кого-то уже — младшими), в судьбе которых можно, как в зеркале, увидеть знакомые черты.

Учителя прожили в литературе долгую жизнь. Но в книгу — такова воля составителя — вошли их самые ранние тексты, когда будущие руководители ЛИТО были в возрасте своих будущих учеников.

Они оказались ровесниками — но с поправкой на тридцать сталинских лет (половина советской истории). Между тем, мы знаем: дети больше похожи не на отцов, а на свое время. К писателям (если они не абсолютные гении, живущие по собственному календарю), это относится, вероятно, еще в большей степени, чем к ученым или учителям.

Первая встреча этих трех авторов под одним переплетом произошла, впрочем, не в начале XXI века, а в самом начале тридцатых.

В 1931 году в Гослитиздате вышел сборник «Студенческие повести», состоящий из двух текстов: «Полнеба» Л. Рахманова (первая публикация 1928 г.) и «Факультет чудаков» Г. Гора. Предисловие-напутствие к книге написал Мих. Слонимский.

Определив тематическую общность подопечных авторов (показ современного студенчества), Слонимский сразу взял корову за рога (повесть «Корова» через несколько лет напишет, но так и не опубликует Г. Гор), отметив в этой юной прозе «стремление к новизне формы», стоящее «в противоречии с генеральными традициями русской литературы». Борцами с этими традициями Толстого, Тургенева, Чехова были представлены Жироду и Дос-Пасос с примкнувшим к ним Ю. Олешей.

Намеченная сетка литературных координат в начале тридцатых годов выглядела еще не тяжким обвинением, а точным наблюдением.

«Факультет чудаков» Г. Гора по тематическому признаку, действительно, — повесть о студенчестве. Однако ее обязательная фабула (борьба старых студентов-белоподкладочников с новыми пролетарскими выдвиженцами, любовная интрига) и хронотоп (колоритные бытовые зарисовки главного университетского здания на Стрелке Васильевского острова или знаменитого студенческого общежития на Мытне, Мытнинской набережной) кажутся лишь поводом для демонстрации нового зрения, захватывающий образец которого предложил Ю. Олеша в только что опубликованной «Зависти» (1927).

Вместо слитного описания внешнего мира и душевной жизни героя (привычная повествовательная норма после Толстого и Чехова) перед нами — разложение этого мира на четкие изолированные эпизоды-фрагменты (отсюда — преобладание инфантильных простых предложений), разделение внешнего и внутреннего планов, укрупнение отдельных деталей и общая установка на эпатажность, броскость как предметных подробностей, так и психологических характеристик.

«По коридору, длинному, как верста, сновали студенты… Они проходили мимо аудитории. Только что началась лекция. Профессор был виден сквозь стекло. Он поднял руку. Перед ним в огромном помещении сидели два студента и сонно слушали».

«Его укусил клоп. Это был первый клоп, за которым последовали все остальные. Несметное число клопов ползало у него по спине, по ногам, по лицу, беспощадно кусаясь. Клопы набивались в уши. Клопы лезли в нос. В окне застряла луна».

«В Западной Европе, — вспомнил он, — есть публичные дома, прекрасно приспособленные для нужд студенчества».

«На длинной скамейке, заменявшей стол, дремал чайник. Он порыжел от ржавчины. Ютились кружки. Валялись ложки, коробочка из-под кофе. И над всеми царил примус. Он стоял на полке. Он был одинок».

Наряду с демонстрацией нового зрения на факультете чудаков ценится литературная игра. «Генеральная традиция» многократно воспроизводится и вышучивается, впрочем, вполне беззлобно.

«Он вспомнил: столбового дворянина Крапивина встречал на страницах книг повестей и романов», — так думает об «отрицательном» индивидуалисте положительный общественник Лузин.

Поход философствующих студентов в бордель на Лиговке и последующее разочарование того же Крапивина уже встречалось в чеховском «Припадке» (эта фабула пародийно продолжается и дальше).

Вызвав своего антагониста на дуэль, Крапивин узнаёт, что на сцене актового зала «будет поставлена пьеса „Поединок“, коллективно написанная членами Мытнинской коммуны», а после нее состоится товарищеский суд над несостоявшимися дуэлянтами за реанимирование «рыцарских нравов».

Кульминацией этого литературного капустника становится сцена на бульваре. К студентам пристает пьяный оборванец, представляющийся Фомой Гордеевым, читающий филологам краткий анекдотический курс русской литературы, где наряду с Александром Сергеевичем и Михаилом Юрьевичем представлены Булгарин, Барков и Лизавета Ахматова, а «не теперешняя Анна Ахматова, которая поэтесса», и цитирующий в заключение «звучные стихи господина Крученого».

В нескольких эпизодах автор вклеивает в кадр и себя. Старорежимный Крапивин читает объявления у входа в университет. «Студент Пахомов искал себе компаньона по комнате. Студентка Задова искала себе компаньонку по комнате. Студент Пашковский находился в затруднительном положении: нашедших просил возвратить свой портфель. Студент Петров посылался на курорт. Студент Левоневский приглашался на бюро ячейки — получить выговор за непосещение собраний. Студент Геннадий Гор <…> Студенту Геннадию Гор предлагалось зайти к доктору — за очками».

В другой сцене некий «я», молодой попутчик, получает от приятеля критику повести, которую он сочиняет: «Студенческое общежитие, университет получается у тебя — клуб чудаков. Уткин — чудак. Замирайлов — чудак. Крапивин — чудак и сволочь. Назабудкин — чудак, арап и пьяница. Только Зоя и Лузин — не чудаки. Но они и вообще не люди. Они у тебя не получились». Так что прием текста в тексте, сочиняющегося прямо на наших глазах, был знаком не только автору «Дара». «— Вот тебе раз, — захохотал Ручеек. — Критики, внимание! Автор бьет морду своему персонажу. Нет, это может не понравиться читателю».

Повесть Гора напоминает киносценарий. Пересказанный в одном эпизоде кинофильм (еще один текст в тексте) пародиен по тематике («им показали украинскую картину из американской жизни»), но совершенно однороден с основным текстом по стилистике. «Миллионер Гульд пил вино, глотал галушки, эксплоатировал рабочих и служащих. Вдруг на миллионера посыпались несчастья. У миллионера забастовал завод. У миллионера убежала жена. Но миллионер не пал духом. Он вернул жену, повесил негра, посадил на электрический стул рабочих».

Автор расчленяет текст на простейшие кирпичики-фрагменты, монтирует их по парадоксальному, гротескному принципу, все время заботится о том, чтобы было хорошо видно — ярко, броско, эффектно.

Шаг в ту же сторону Гор делает в сборнике «Живопись» (1933). Он строит кубистскую книгу-конструкцию (Пикассо упоминается на первой же странице) из рассказов-концепций.