Факелы на зиккуратах (СИ) - Страница 2

– Приступайте, – ласково приказал Эрдман, когда дежурный старшекурсник поставил тарелку с сандвичем.

Фабиан облизал губы.

– Артур, принесите воды, – чуть более глубоким голосом сказал Эрдман.

Дежурный был из северных. Его терпели учителя, как неизбежное зло. Его недолюбливали однокурсники, старшие курсы предпочитали игнорировать, младшим приходилось бояться. Фабиан узнал это немного позже: Артур не стремился скрывать, насколько он заботился о своем месте под солнцем. Но при Эрдмане – при кураторе – он вел себя прилично. Поставил стакан с водой, вернулся к посту.

Фабиан посмотрел на стакан, сжал челюсти и собрался с силами. Рука тоже не должна была трястись. Эрдман отвел глаза и с интересом начал изучать картины на стенах. Дежурному вообще не было дела до нищего мелкого. Фабиан выпил воду и отставил стакан.

– Ваш сопровождающий произвел впечатление исполнительного человека, – с ленивой иронией отметил Эрдман. – Очевидно, в его обязанности входило ваше сопровождение, и не более того.

Фабиан недобро посмотрел на него и опустил глаза. Он заколебался, решая, брать ли сандвич.

Восемнадцатилетний Фабиан Равенсбург следил за железнодорожными путями. Он различал огни на них, даже стрелки вдалеке. До поезда оставалось шесть минут, а ветер становился все пронзительней. Тонкое полупальто, пусть и из настоящей шерсти, от него не спасало. Но шевелиться значило предать что-то неопределяемое.

Артур Смарсвард окончил школу, удобно расположившись во второй десятке рейтинга. За его обучение были плачены немалые деньги. В качестве любезности за счет папы Смарсварда был отремонтирован корпус младших легионов, что было принято руководством школы к сведению, и Артура тянули, несмотря на хронические жалобы, коль не со стороны учеников, так роптания младшего и среднего медперсонала. Младшие школьники знали очень хорошо, что затрещина, пинок, заломанная рука, выдранный клок волос и что там еще – это малая плата за нахождение со Смарсвардом в одном помещении. Сам Артур не скрывал, что ему уже обеспечено место в Министерстве экономики, а для того, чтобы попасть туда, ему надо всего лишь выдюжить хотя бы половину обучения в одной из столичных академий. Если старик Смарсвард не загнется раньше, чем Артур присосется к какому-нибудь дельцу понахрапистей, то и сынок сможет забраться высоко и там утвердиться. В отличие от Смарсварда из нуворишей, Фабиан был родом из семьи древней, надежной, нищей, славной героями, не гнушавшейся отстаивать свои, но чаще чужие идеалы до последнего. Последнее поколение, его родители, так и оба погибли на славу Республики. С разницей в четыре недели. Через полтора месяца после того, как ему исполнилось одиннадцать. Деды с бабками были далеко и тоже отстаивали сомнительные убеждения на периферии, пардон, на фронтире. Кажется, был еще жив и даже вменяем дядя, с которым отец Фабиана крупно разругался еще в подростковом возрасте. Фамильное древо врать насчет живучести не может, вот насчет характера – запросто. Но даже если он ошибался насчет склочности ваан Равенсбургов, надежда на сильную руку, которая уверенно поведет, поддержит, если что, была призрачной. Совсем робкой.

Поезд предупредил о своем приближении. Знакомый был гудок, не раз слышанный. Школа располагалась в уединенном вроде месте, но так, чтобы родители могли навестить детей, не сталкиваясь с неудобствами. Либо чтобы дети могли отправиться в родительские дома без особых неудобств. Этот гудок особенной рябью нависал над лесом, словно набрасывал вуаль из чего-то недостижимого. Оставалось только собраться и дождаться, когда локомотив наконец вынырнет из леса, как – как нитка из ушка. Вырвется, как – как поток из ущелья. Как ветер. Еще пять минут, отметил Фабиан, скосив глаза на циферблат часов в противоположном конце платформы. Пришлось щуриться. Но другие часы были за его спиной, а это значило повернуться к школе. Фабиан выбрал щуриться.

Какому-то идиоту пришло в голову восстановить старые, даже ветхие завоевания, которые сошли бы за историю, если бы их не пытались реанимировать и в хвост и в гриву. Сначала за каким-то дьяволом придумали Консульскую Республику, потому что просто Республики было недостаточно. Республика. От океана до океана. Рес-публика. Вокруг этого слова очень быстро создали свой миф, приклеивая ему самые извращенные этимологии, лишь бы подтвердить. Затем простого гласа народа стало мало, либо он стал совсем тихим, и понадобился рупор – Консулат. Состоявший в разные времена из двух дюжин, двух десятков, еще меньшего количества консулов. Консульская Республика оказалась удивительно живучим созданием, даром что зачатым в пробирке, выношенным в искусственной матке. Она отказалась от жизнеспособной, но унижающей мысли о создании своей истории, а воспользовалась чужой. Фабиан испытал это на своей шкуре.

Его родители были военными. Отец – строевым офицером. Мать – выполняла не последнюю функцию в центре искусственного интеллекта на фронтире. Консулы были не дураками и отлично понимали значение инфраструктуры, не колебались вбухивать огромные средства в фундамент, чтобы здание Республики было покрепче. Это можно было обозвать по-разному. Это можно было преподнести по-разному. Кто хотел – посмеивался. Кто хотел – восторгался. В школе учили сдержанным похвалам. Это же предстояло и Фабиану: хвалить Республику и своих родителей.

Куратор Сергей Эрдман сопровождал Фабиана до самого отбоя – его личного отбоя, который вынужденно откладывался. Сначала на время внепланового ужина, затем на время сокращенного инструктажа, необходимость которого понимал Фабиан и неохотно признавал Эрдман. Попутно – экскурсии по корпусу второго легиона с краткой хронологией становления школы, легиона, его настоящего. Фабиан моргал, сжимал веки плотно-плотно, словно рассчитывал причинить себе боль и хотя бы так проснуться. Это было странное состояние. Он вроде плыл в вакууме, в теплой, непрозрачной воде, огражденный от звуков, получающий информацию напрямую в мозг, минуя глаза и уши, но с другой стороны, он отчетливо воспринимал и слова куратора Эрдмана, и зачем он их говорит – полезное умение, усвоенное Фабианом давным давно, еще до того, как его сделали взрослым. Отца это устраивало. Чуть меньше это умение устраивало мать, которая время от времени хотела живого отклика на свою эмоциональность. Она вообще была страстным человеком. По крайней мере, именно это установили приемные родители в интернате-передержке, в котором Фабиан провел те несколько дней между официальным оформлением его статуса государственного сироты, оформлением рапортов о присвоении сначала одному, а затем второму родителю звания героя и принятием решения о выделении государственной стипендии Фальку ваан Равенсбургу на все время обучения в юнкерской школе номер один. Фабиан был готов дать любому взрослому отчет о причинах такого щедрого решения Консульской Республики, но в бесконечный вечер после бесконечного дня, в свой первый вечер в школе он оказался наедине с куратором Эрдманом, а тот явно жаждал похвастаться чужими достижениями – основателей школы, основателей Республики, основателей чего-нибудь еще – а не выслушать их от государственного сироты.

Фабиан послушно следовал за ним. Его челюсти нещадно ломила зевота. Глаза упрямо отказывались открываться. Фабиану было тепло и почти уютно. Оставалось только сдаться на милость усталости, но куратор Эрдман следовал иным пожеланиям и все говорил: это попечители второго легиона из такого-то Министерства. Это попечители из такого-то Департамента. Эта семья то, эта семья сё, этот выпускник счел нужным поблагодарить именно второй легион, хотя мог бы просто школу. Этот – тоже. История у легиона была внушительная. Фабиан послушно следовал за куратором Эрдманом, запоминая, но совершенно не осмысливая информацию.

– Мы пришли, – неожиданно сказал иным, неофициальным тоном куратор Эрдман. – Далее расположен спальный блок. Мы считаем необходимым воспитывать в наших учениках коллективный дух. Поэтому, кадет Равенсбург, – он сделал паузу. Фабиан перестал гипнотизировать дверь и повернулся к нему. Что-то было в голосе куратора Эрдмана, буквально пару секунд назад рассказывавшего о легионе, что говорило: внимание, сейчас будет нечто, неважное идеологически, но важное для быта. – Кадет Равенсбург, Фабиан, – продолжил он после паузы, и его голос то ли избавился от вуали официозности, то ли наоборот – подернулся вуалью доверительности. Фабиан отчего-то счел необходимым вытянуться и замереть. – Вы попали в очень достойную компанию. Вы могли сами заметить это. Не так ли, мой милый? – Эрдман склонил голову к плечу и уставился на него как бы добрыми глазами. И губы его дрогнули, как бы в улыбке. Фабиану не показалось. Ему не могло показаться. Он ждал. – Но вы попали в эту замечательную компанию в первой трети пути. Я имею в виду год. Время как расстояние. Четыре измерения как три, – задумчиво сказал Эрдман, глядя на дверь. – Впрочем, неважно. – Он стряхнул с себя меланхолию и повернулся к Фабиану. – Коллектив – это не неизменное единство. Это динамичный, непрерывно, нестабильно развивающийся организм. У него есть точки роста и точки стагнации. Наверняка вы замечали и это. Не так ли?