Факелы на зиккуратах (СИ) - Страница 135

Велойч почувствовал что-то, замолчал, отставил чашку, сложил руки на коленях, склонил голову. Как будто и не он только что рассказывал, как может аукнуться консулу, вообще государственному мужу уведомление широких масс о его связи с человеком одного пола. Как это скажется на том человеке одного пола с пятым консулом, с которым оный связался. Как это может быть преподнесено в СМИ, а уж как это может быть обставлено в том научном центре, в котором работает тот милый мальчик – простор для фантазий. И кстати, интересно, как с этим вот… с этой тысячу раз изломанной куклой удовлетворяет свои потребности бодрый и энергичный консул.

– Летти, милая, – снисходительно произнес Фабиан. – Я знал, что ты шалунья, – он даже пальцем помахал. – Но чтобы с твоим либидо все было так плохо, что тебя только замочные скважины возбуждают – как убого.

Он поцокал, неодобрительно покачал головой. Допил кофе, отставил чашку, сложил руки на коленях, склонил голову. Словно и не он только что закипал и заставлял себя успокаиваться, смаковал картины окровавленного Велойча и отгонял их. Словно не он только что прикидывал, как половчее, поболезненнее выдрать сердце у гадины.

– Фабиан, милый. – Снисходительно улыбнулся Велойч. – Наблюдать за тобой – одно удовольствие, даже сквозь замочную скважину.

– Меня только интересует, зачем ты это рассказал мне, – лениво полюбопытствовал Фабиан. Велойч поднял брови, изобразил недоуменную улыбку. – Ну, вместо того, чтобы побежать на центральные каналы… хотя нет, лучше на те, отрыжки глашатаев гласности, – поморщился Фабиан, – и заставить их ославить меня и.., – и он осекся.

Велойч подался вперед – чувствовал, сволочь, что Фабиан был почти откровенен, и эта заминка неспроста, она непроизвольна, в отличие от прочих слов, ухмылок и снисходительных жестов.

Фабиан же рассеянно скользил взглядом по комнате. Наконец снова обратил внимание на Велойча.

– Ты твердо намерен делать это? – скучным голосом поинтересовался он.

Велойч откинулся назад в кресле, прищурился.

– Зависит от твоего благоразумия, – тихо произнес он.

– Признаться, твоя реплика подразумевает, что я как минимум должен прочитать твои мысли, чтобы понять, что ты подразумеваешь под благоразумием, – сухо бросил Фабиан. – А что в твоей голове творится, едва ли сможет достойно отфильтровать самый лучший психотерапевт, – сказал он. Велойч одобрительно улыбнулся. Фабиан внимательно изучал его. – Но как мне подсказывает опыт, ты явно рассчитываешь, что под благоразумием я должен понять…

Фабиан замолчал, широко улыбнулся ему, приглашающе развел руками.

– Твой благоразумный уход на иные пастбища, – после паузы произнес Велойч.

Фабиан взял паузу. Он молчал, ухмылялся, разглядывал Велойча, и его глаза недобро поблескивали. Решись один из них на поединок, и Велойча не спасло бы ничто. Решись Фабиан на рукоприкладство, и Велойч не смог бы противопоставить ему даже минимальных приемов самозащиты. На стороне Фабиана была молодость – относительная, он давно уже не мальчишка; в любом случае разница почти в два десятилетия играла не в пользу Велойча. И едва ли он мог так уж много противопоставить опыту Фабиана – тот, в свое время бывший щенком при Альбрихе, при нем самом, черт побери, перенявший кое-что и у Содегберга в том числе, нынче был матерым волком, глубины коварства которого Велойч недооценивал. Кажется, все-таки недооценивал.

– Мой? – кротко спросил Фабиан наконец, когда на висках Велойча проступила испарина и его губы побелели. – Не твой?

Велойч вскинул голову.

– Ты готов рискнуть карьерой того калеки, его доступом к ведущим медицинским центрам и мирным сожительством после твоей тихой отставки в уютном домике где-нибудь на юге? – грустно спросил Велойч.

Фабиан ухмылялся.

– Эрик, милый, я не собираюсь рисковать ни отставкой Абеля, ни его доступом куда бы то ни было, – тихо, угрожающе прошипел он. – И знаешь, почему? – спросил он.

Лицо Велойча исказилось. Ему стало страшно, когда он представил себя в корсете, в макияже в сюжете на центральном канале. Студт-то там оказался, отчего бы и ему через это не пройти?

Фабиан рассмеялсял. Взгляда он не отводил, но смеялся громко, весело, искренее.

– Милая, милая Летиция, – веселился он. – Ты так скверно обо мне думаешь?

Он неторопливо встал, не поворачиваясь к нему спиной, подошел к бару, взял два бокала.

– Давай выпьем, милый Эрик. Нам хорошо работалось вместе. Жаль, что это придется изменить, – сказал он, подходя ко столу. – Твое здоровье, бывший вечный второй, – сказал он, наливая вино. – Мне будет не хватать тебя.

Велойч молчал, сверлил его ненавидящим взглядом, глядел немигающе, сидел, вцепившись в подлокотники, – и молчал.

– Драконт, детка, покажи-ка нам отчеты республиканской статистической службы по планетарному аэропорту, – не сводя глаз с Велойча, обратился Фабиан к искусственному интеллекту. – Раздели экран на две части. Выведи на вторую половину заключение независимой аудиторской фирмы. Умница. А теперь раздели на три части. На третьей выведи последний отчет финансовой полиции. Милый Эрик, обрати внимание на счета, которые я с твоего позволения выделю синим цветом. – Фабиан поставил бокал перед ним, подошел к экрану, все так же не поворачиваясь спиной к Велойчу, провел пальцем по одному счету, другому; ряды цифр окрасились синим цветом. – Вино, милый Эрик, восхитительное. Виноградник, на диво, куплен законно. Но за незаконно низкую цену. А его бывший владелец предпочитает доживать свой век где-то далеко, вспоминая тебя очень недобрым словом. Удивительно, что земля все плодоносит, и урожаи не обращают внимания на такие мелочи.

Велойч посмотрел на этикетку на бутылке, прикрыл глаза.

– Тебе просто захотелось заполучить такой уютный домишко, да? Бывает, – сочувственно сказал Фабиан. – Но что это я. Не будем о таких мелочах, когда речь идет о более значительных суммах. Продолжим с аэропортом.

Фабиан рассказывал ему, показывал все новые документы. Его бокал опустел, перед Велойчем – так и стоял нетронутым.

– По самым скромным подсчетам, хватит на государственную измену. Может, лет этак на двести строжайшего режима. Была бы смертная казнь – и на нее раз этак пять, – печально закончил Фабиан. – Если.

Велойч вздрогнул: слово было совсем коротким, но упало ему на плечи, как многотонная гранитная плита. Вроде как в саркофаге сделали перекрытие, на котором намеревались воздвигнуть траурного ангела из мрамора.

– Если хоть одно недоброе слово прозвучит об Абеле. Если хоть одно нехорошее телодвижение против него будет замечено в его центре, где угодно. – Тихо, угрожающе говорил Фабиан. Дорожка пота прокатилась по шее Велойча, впиталась в воротник рубашки. Его грудь часто поднималась, он сам боялся пошевелиться. Фабиан молчал. – Ты не допьешь вино? – печально спросил он. – Жаль. В таком случае вон отсюда. – Хлестнул он.

Лицо Фабиана неуловимо изменилось – сощурились глаза, дрогнули ноздри, поджались губы. Пальцы рук вцепились в подлокотники. Он подался вперед.

Велойч встал. Встал и Фабиан.

– У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы подать в отставку, – тихо сказал он. – Посмеешь убраться из страны – не вернешься в нее никогда, и там, где решишь осесть, тебе покоя не будет.

Он сделал шаг в направлении Велойча. Тот попятился к двери. Фабиан надвинулся на него еще. Велойч подался к двери. Фабиан теснил его из кабинета, затем из приемной. Затем развернулся к Альберту, стоявшему у своего стола и растерянно моргавшему. Посмотрел на Томазина, глядевшего на него круглыми глазами.

– Свяжи меня с главным редактором «Доброго дня», – сухо сказал Фабиан. Альберт вздрогнул. Томазин поежился. – Шевелись, – прорычал Фабиан.

Это было одно из самых популярных шоу на втором инфоканале. Оно выходило в эфир в полдень, длилось без малого час; оно состояло из трех блоков – от самых серьезных до самых развлекательных. Не то чтобы его считали рупором социальной политики республики, не то чтобы оно оказывало значительное влияние на умы широких масс, но участвовать в этой программе не гнушались ни сенаторы, ни прокуроры, ни магистры. Для консулов, особенно когда их осталось четыре, «Доброго дня!» было слишком незначительной программой.