Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь - Страница 14

Поэтому не стоит удивляться, что резкий переход к счастью на рубеже этого столетия¹⁰ начался сразу после консолидации того, что такие авторы, как Жиль Липовецки, называют «второй индивидуалистической революцией»¹¹ – всепроникающего культурного процесса индивидуализации и психологизации, который изменил политические и общественные порядки ответственности в развитых капиталистических обществах. Эта революция позволила перевести структурные недостатки, противоречия и парадоксы этих обществ в плоскость психологических особенностей и индивидуальной ответственности. Так, карьера стала постепенно пониматься как вопрос личных проектов, творчества и предпринимательского потенциала; образование – индивидуальных компетенций и талантов; здоровье – привычек и образа жизни; любовь – межличностной симпатии и совместимости; идентичность – выбора и личности; социальный прогресс – индивидуального роста и процветания и так далее¹². За этим последовал повсеместный отказ от социального в пользу психологического¹³, политику сменила терапевтическая политика¹⁴, место дискурса индивидуализма в определении неолиберальной модели гражданства занял дискурс счастья (мы подробнее разовьем эту идею в четвертой главе)¹⁵.

В этом смысле счастье не следует рассматривать как безобидное, знакомое понятие благополучия и удовлетворения. Не следует воспринимать и как концепцию без серьезных культурных, моральных и антропологических предубеждений и допущений. Иначе трудно понять, почему в развитых капиталистических странах такую роль играет именно счастье, а не любая другая ценность, как, например, справедливость, благоразумие, солидарность или преданность, или почему оно настолько значимо влияет на наши объяснения человеческого поведения. Поэтому мы убеждены: одно из объяснений, почему счастье столь влиятельно в неолиберальных обществах, заключается в его наполненности индивидуалистическими ценностями. Оно выдвигает на первое место индивидуальное «я», представляет группы и общества как совокупности отдельных и автономных желаний. Более того, мы утверждаем, что счастье стало столь заметным в неолиберальных обществах потому, что оно оказалось полезной концепцией для возрождения, легитимации и реинституционализации индивидуализма в, казалось бы, неидеологических понятиях посредством нейтрального и догматического дискурса науки.

Как отмечал Мишель Фуко и многие другие, нейтральные дискурсы, избегая напрямую обращаться к морали или политике, предпочитают апеллировать к природным свойствам человека, что позволяет им казаться более убедительными и легче институционализироваться¹⁶. Многие ученые, изучающие счастье под эгидой позитивной науки, сделали из него мощный, идеологически близкий инструмент, подчеркивающий личную ответственность за свою судьбу и выражающий сильные индивидуалистические ценности, замаскированные под психологическую и экономическую науку¹⁷. Действительно, многие ученые критически анализировали сильную индивидуалистическую предвзятость, лежащую в основе теоретических, моральных и методологических основ научного исследования человеческого счастья¹⁸. Однако, несмотря на то что тесная связь между счастьем и индивидуализмом была ярко продемонстрирована, важно понимать, что понятие счастья успешно не вопреки тому, что оно является глубоко индивидуалистическим понятием, а, скорее, благодаря лежащему в его основе индивидуализму. В некотором смысле, частично широкий успех счастья заключается в том, что оно обеспечивает легитимный, универсализирующий и аполитичный дискурс для индивидуализма¹⁹ – дискурс, который рассматривает жизнь отдельно взятого человека вне общества и видит во внутреннем «я» причину и корень любого поведения.

Позитивные психологи наряду с экономистами счастья и другими специалистами по счастью сыграли ключевую роль в этом отношении. Позитивная психология – это дисциплина, которая связала счастье с индивидуализмом до такой степени, что эти два понятия стали сильно зависеть друг от друга и даже взаимозаменять одно другое. Надо отметить, индивидуалистические предубеждения и предположения не свойственны для позитивной психологии и ее определения счастья. На самом деле, они являются характерной чертой общей психологии в целом²⁰. Однако в дальнейшем мы покажем, что главное отличие заключается в удивительной цикличности и явности, с которой позитивная психология представляет себе счастье и связывает его с индивидуализмом как в отношении морали, так и концептуализации счастья.

В отношении морали, например, позитивные психологи не признают никаких нормативных опор, кроме самого человека: счастье хорошо, если оно идет на пользу и помогает человеку самореализоваться. Например, Селигман утверждает, что любое действие или удовольствие, полученное от применения собственных сильных сторон, следует называть счастьем, даже если речь идет о «садомазохисте, который совершает серию убийств и получает от этого огромное удовольствие […] киллере, который наслаждается преследованием и убийствами людей […] [или] террористе, который влетает на угнанном самолете во Всемирный торговый центр»²¹. Селигман добавляет, что он «естественно, осуждает их действия», но он тем не менее объясняет, что может делать это только «на основаниях, не зависящих от [позитивной психологической] теории»²². Согласно Селигману, позитивная психология, как и любая другая наука, является описательной и, следовательно, нейтральной, поэтому в его утверждении отсутствует нравственное осуждение. Конечно, в этом заключается глубокое противоречие: фактически моральный субъективизм, лежащий в основе обоснования позитивной психологией ценности счастья, так же морален, как и любое другое обоснование²³. Тем не менее Селигман продолжает настаивать на своей позиции: «Работа позитивной психологии заключается не в том, чтобы навязывать вам, что вы должны быть оптимистичным, добрым, в хорошем настроении или придерживаться моральных норм, а, скорее, в описании, к чему подобные качества могут привести… […] Как вы поступите с этой информацией, зависит от ваших собственных ценностей и целей»²⁴.

Что касается концептуализации, позитивные психологи продолжают использовать прочную ассоциацию между счастьем и индивидуализмом, делая индивидуализм культурным и этическим условием для достижения счастья, а счастье – научным обоснованием индивидуализма в качестве легитимной с точки зрения морали ценности²⁵. Сильная связь между этими двумя понятиями нередко подпитывает тавтологические обоснования. В этом отношении позитивные психологи предполагают и зачастую делают это довольно прямолинейно, что раз счастье – естественная цель, к которой любой человек стремится по своей природе, то и индивидуализм и автономное и независимое достижение целей – естественный способ вести счастливую жизнь²⁶. Подобным образом многочисленные публикации по позитивной психологии утверждают, что у них есть эмпирические доказательства того, что вне зависимости от любых других социологических, экономических и политических факторов индивидуализм является переменной, которая наиболее последовательно и неразрывно связана со счастьем и vice versa²⁷. Межкультурные исследования в рамках данной дисциплины наглядно это демонстрируют. Например, позитивный психолог Эд Динер и его коллеги также заявили, что, несмотря на другие социально-экономические и политические факторы, индивидуализм является переменной, которая наиболее сильно связана со счастьем. Это объясняет, почему индивидуалистические культуры, как правило, формируют граждан с более высоким уровнем удовлетворенности жизнью, в отличие от неиндивидуалистических или коллективистских культур. Основная причина, по мнению Динера и его коллег, заключается в том, что граждане в таких культурах обладают «большей свободой в выборе [своего] собственного жизненного пути», «чаще склонны приписывать успех самим себе» и имеют больше шансов «преследовать индивидуальные цели»²⁸. Рут Винховен также поддерживает это утверждение, добавляя, что индивидуалистические и развитые общества вносят значительный вклад в более высокий уровень счастья среди своих граждан, предоставляя им «непростую среду, которая соответствует врожденной потребности человека в самореализации»²⁹. Аналогично Оиши утверждает, что индивидуализм, определяемый как культурный акцент на независимости и самооценке, является самой сильной чертой, связанной с благополучием и удовлетворенностью жизнью, объясняя тем самым, почему граждане Австралии и Дании счастливее, чем граждане Кореи и Бахрейна³⁰. По мнению Стила и Линча, индивидуализм также объясняет рост счастья в таких странах, как Китай, где повышение уровня счастья среди граждан тесно связано с растущим принятием этики личной ответственности даже среди тех, кто находится в социально неблагоприятном положении³¹. Позитивные психологи, такие как Ахувиа, также отмечают, что экономическое развитие стран приводит к росту уровня счастья не за счет улучшения условий жизни или повышения покупательной способности граждан, а в основном за счет создания индивидуалистической культуры, которая поощряет людей стремиться к собственному личному развитию³². Фишер и Бур пришли к выводу, что, учитывая все эти факторы, «общая картина убедительно доказывает, что более высокий уровень индивидуализма последовательно связан с более высоким уровнем благополучия»³³.