Евроремонт (сборник) - Страница 19

Супруга, всхлипывая и из последних сил напевая “Варшавянку”, уже писала срочную телеграмму в Подольск.

Старичок приехал к полудню.

– Что ж ты наделал, ирод?! – с порога закричала на него Елена Павловна. – The Great October Socialist Revolution!

– Чего? – в ужасе переспросил старичок.

Елена Павловна только замахала руками. В комнате, сидя в кресле со стопкой валокордина, осунувшийся Игнат Петрович бормотал что-то из переписки Маркса с Лассалем. Старичок, вздохнув, почесал розовую лысинку.

– Дозировку не рассчитал, – признался он наконец. – Передержал. Теперь уж. – и развел окаянными руками.

– Верни! – закричала тогда Елена Павловна. – Lenin died in nineteen twenty four!  – Верни все как было! Сейчас же!

– Хорошо, – покорно согласился старичок. – И тебя, что ли, тоже?..

– Да!

– Не желаешь, стало быть, помнить? – осторожно уточнил старичок.

В ответ Елена Павловна звонко спела ему "Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка!..” и разрыдалась на плече.

– Деньги – товар – деньги, – откликнулся из кресла Игнат Петрович.

– Ясно, – вздохнул старичок. Он ласково погладил женщину по седым волосам и тихо разрешил:

– Забывай.

К вечеру того же дня староверы ушли из-под притихших окон и шумною толпой откочевали обратно к музею Ленина и там начали расклеивать листовки с требованием добиваться от дерьмократов расследования по делу о похищении двух коммунистов-ленинцев.

А Игнат Петрович с Еленой Павловной живут между тем и по сию пору – там же, на своей квартире. Живут хорошо, мирно; только каждое утро, встав ото сна, спрашивают друг друга:

– Ты кто?

Культурные люди

Памяти М. Зощенко

Народ теперь не тот, что при коммунистах. Он из мрака, можно сказать, вышел. Культурный уровень у него теперь другой и сознание, об чем говорить, сильно изменилось. Примером чему следующая поучительная история.

Как-то под Рождество, а может, не под Рождество, а на День Конституции, дьявол его знает, пошел я по надобности в “Металлоремонт”: у меня ключи потерялись.

Соседи стали нервные в процессе реформ и засобачили во внешнюю дверь замок. Боятся людей. Зимой с мусорным ведром в одной рубашке выскочишь – и прыгаешь потом на холодке как блоха, пока не сжалятся. Прямо сказать, плохо без ключей.

Ну, я и выпросил у соседа. Он сказал: я хотя и опасаюсь давать вам свой ключ, потому что человек вы довольно ненадежный, но на полдня – нате.

А в будке сидит бодрый гражданин с напильником. Давайте, говорит, вашу железку, я ее сейчас в два счета. И правда, очень скоро высовывает мне обратно через окошечко совершенно готовые ключи. По полштуки, говорит, с вас за железку, заходите еще.

Расплатился я и пошел в мечтательном настроении домой. Я мечтал, как буду теперь ведро выносить и на соседей плевать. Так размечтался, чуть под трамвай не зашел. Дело нехитрое.

Дома, конечно, начал ключи проверять – и вижу вот какой парадокс: ключи не подходят! Причем не то чтобы один какой-нибудь, а все не влазят. Такой нетипичный случай.

Я, натурально, обиделся. Все-таки не коммунистический режим, чтобы ключи в замки не влазили. Все-таки пятый год, не говоря худого слова, к рынку переходим. Эдак, по полштуки за железку – всякая смета кончится. И после обеда пошел я снова в "Металлоремонт” с мыслью, значит, начистить кому следует рыло.

И вижу: у двери ларька курит субьект в ватничке – не тот, что с утра, но тоже очень отзывчивый мужчина. Он, как возле своей личности меня обнаружил, сразу улыбнулся и говорит: "Я, – говорит, – вижу, милый вы мой человек, что у вас есть ко мне дело, так вы, пожалуйста, не стесняйтесь, выкладывайте все начистоту!”

Я говорю: мне скрывать нечего! И все ему в подробных красках рассказал.

Мастер рассмеялся на мой рассказ довольно добродушно и говорит: это сменщик! Он при коммунистическом режиме рос, и у него руки несколько косо приставлены, а вообще человек он хороший, вы уж не обижайтесь на него, пожалуйста. Не огорчайте мою ранимую душу.

Я говорю: мне обижаться без пользы, мне ключи нужны. Он мне на это отвечает: ключи ваши я сделаю, конечно, бесплатно. И открывает дверь, и рукой эдак дружелюбно машет, мол: входите, а то еще отморозите чего-нибудь по случаю.

И вот влажу я в его ларек целиком – а там неприхотливая такая, но в целом приспособленная для жизни обстановочка: точила всякие, напильники, а по стенкам календари с голыми мамзелями для уюта. И от электроприбора тепло, братцы мои, как в бане!

Меня, натурально, сразу разморило, а мастер говорит: да что же вы стоите посредине помещения, голубчик, садитесь на мягкий стул! А я, говорит, тем временем совершенно бесплатно исправлю ошибку моего неловкого сменщика и сделаю вам хорошие дубликаты, чтобы вы больше никогда не мерзли!

От такого внимания к себе я, конечно, совершенно теряю дар русской речи. А мастер скромно надевает свой синий трудящийся халат и начинает нежно вжикать своим инструментом по моим железкам.

Сейчас, говорит, я вас обслужу, можно сказать, как человека. А на сменщика, говорит, не обижайтесь!

И слово за слово, заводит тонкий разговор. Дескать, еще Чаадаев предупреждал насчет ключей, что с первого раза не сделают, потому что не Европа. Вжик. И Елена Блавацкая, говорит, предупреждала. Вжик-вжик. А Рерих вообще в Тибет уехал отсюда. И через полчаса такого разговора я, братцы мои, немею окончательно, чувствуя полную свою интеллигентскую несостоятельность рядом с познаниями этого трудящегося с его простым инструментом.

И начинаю потихоньку думать про себя, что, раз такое дело, надо все-таки доплатить. А то – Блавацкой не читал, приперся, как дурак, с железками к просвещенному человеку, а поддержать культурный разговор нечем, сиди да рот разевай, будто окунь какой-нибудь.

А мастер тем временем открывает уже совершенно небывалые горизонты образования и при этом не торопясь, с большим гражданским достоинством, вжикает по моей железке инструментом. И в процессе его речи за окошком становится темно, потому что зима.

А мне еще до дому пехать.

А перебивать неловко – все-таки культурные люди…

И вот, можете себе представить, спрашивает он меня, что я, например, думаю насчет идеи русского философа Федорова о воскрешении умерших родителей, – а я, братцы мои, сижу уже буквально весь потный и думаю исключительно насчет того, чтобы самому живым из ларька наружу выбраться.

И когда он наконец протягивает мне ключи, я уже чуть не плачу. Спасибо вам, говорю, огромное. Ну что вы, отвечает он, это вы как клиент извините нас за причиненное беспокойство. И виновато наклоняет свою умную голову и ногой шаркает со страшной интеллигентностью.

Я спрашиваю: может быть, возьмете немного денег? Он даже руками на меня замахал.

Тогда я говорю ему: можно ли для интересу узнать, как вас зовут? Он весь запунцовел и отвечает: Степан. Я говорю: вот за такими, как вы, Степан, будущее нашей многострадальной страны. Он скромно потупился и тихо отвечает: я знаю.

Я тогда на всякий случай спрашиваю еще раз: может, все-таки возьмете денег, Степан? Тут он совсем сильно потупился и говорит: ну хорошо. Я возьму ваши деньги, чтобы вас не обидеть. Строго по прейскуранту, по семьсот за железку.

Я, конечно, удивился. Как, говорю, семьсот? Утром же было пятьсот! Он говорит: так то ж утром. И тяжело вздыхает, горюя о трудностях на пути реформ.

Я отдал ему деньги и, ласково попрощавшись за руку, заторопился домой.

Я шел, размышляя о высоких свойствах человеческой души. О том, какие образованные люди трудятся у нас теперь в неприметных ларьках у метро, своим примером создавая новые, культурные отношения между клиентом и работником сервиса.