Европе не нужен евро - Страница 14

Я перешел в Федеральное министерство финансов в июле 1989-го в руководимый Хорстом Келером валютный отдел. Там я возглавил ответственный за Бундесбанк отдел «Вопросы национальной валюты» и принимал также участие во внутренних дискуссиях по формулировке позиций федерального министра финансов к этому докладу. Мы тогда в нашем министерстве многократно рассматривали все соображения по Европейскому валютному союзу как посягательство на культуру немецкой стабильности.

Непосредственно на середине начавшихся приготовлений грянуло разрушение осенью 1989 г. Берлинской стены, а затем создание немецкого валютного союза и объединение Германии.

Я разработал концепцию немецко-немецкого валютного союза и непосредственно отвечал за введение д-марки в ГДР. Эта самая важная и самая эмоциональная фаза моей трудовой деятельности полностью втянула меня в немецкие дела¹¹. Тогдашний министр финансов Тео Вайгель и Хорст Келер, который в декабре 1989-го стал госсекретарем по вопросам валюты, очень доверяли мне, и я пытался соответствовать этому. Летом 1990 года в ГДР было завершено введение д-марки. Хорст Келер хотел привлечь меня к работе над следующим проектом по Европейскому валютному союзу, но я в то время считал перевод рушившейся экономики ГДР в западногерманскую экономическую систему важнее и с октября 1990-го создал в федеральном министерстве финансов специальный юридический надзор за ведомством по управлению государственной собственностью.

Во всяком случае, в федеральном правительстве с осени 1990 г. приготовления для Европейского валютного союза шли с невиданной до этого динамикой и ускорением. Тесную связь между событиями невозможно было не заметить: разрушение европейского послевоенного строя усилили не только настойчивые требования Франции скорейших шагов в направлении Европейского валютного союза, но также и готовность федерального канцлера и министра иностранных дел ФРГ при необходимости перешагнуть через все внутренние сомнения в направлении Европейского валютного союза¹². От традиционного требования немцев вначале осуществить политический союз, а потом ввести единую валюту, как это случилось 120 лет тому назад при основании Германской империи, Гельмут Коль отказался. Некоторые утверждают, что это была цена, которую нужно было заплатить за объединение Германии¹³. Я так не думаю. К моменту чрезвычайного саммита ЕС в Дублине в конце апреля 1990-го, на котором было принято решение о разделении этих вопросов, поезд в направлении немецкого валютного союза и прекращения существования ГДР уже давно был в пути.

Федеральный канцлер Гельмут Коль был европейским визионером, но не экономистом. Его взгляды на мир происходили из поздних сороковых и ранних пятидесятых годов: только единство Европы, ядром которой являлись Германия и Франция, могло обеспечить прочный мир. Единая валюта для него была средством, чтобы существенно продвинуться на пути к окончательно неизбежному европейскому федеративному государству и одновременно затруднить или даже сделать невозможным поворот назад с этого пути. Его многолетний соратник Вольфганг Шойбле по этому пункту и сейчас придерживается того же направления, что ясно прослеживается в политике федерального министра финансов Шойбле.

Специалисты в федеральном правительстве, в первую очередь Ганс Титмайер, госсекретарь по вопросам валюты, а также Хорст Келер, чувствовали себя при таком взгляде на валютный союз не очень уверенно, как и большинство экономистов и представителей СМИ. Если бы не было падения стены и счастливо осуществленного объединения Германии, их сопротивление было бы более успешным. Но подготовка Маастрихтского договора 1991–1992 годов пришлась на фазу внутригерманского истощения и самоанализа. Гельмут Коль принял осенью 1991-го принципиальное политическое решение осуществить валютный союз даже в том случае, если вначале не будет политического союза. В этом его очень поддерживал министр иностранных дел Геншер, а также и оппозиция.

Наверняка значительную роль в этом решении играл также оптимизм созидания, возникший после образования немецкого валютного союза: валютный союз был экономическим рычагом для достижения политического единства – разве это невозможно в Европе? Но кроме важности валютного союза для создания политического союза у Гельмута Коля наверняка не было никакого представления о будущем порядке.

Тем не менее чиновничество с государственными секретарями во главе получило свободу в рамках задач валютного союза (без политического союза) выторговывать наиболее благоприятные условия. При этом они получали поддержку Бундесбанка. Это оказало сильное влияние на Маастрихтский договор (но, как оказывается сегодня, все же недостаточно сильное).

Чиновники в Боннском министерстве финансов и экономики, как и в Бундесбанке, отличались преимущественно либеральными взглядами на экономику в духе Альфреда Мюллера-Армака. Он как руководитель отдела при Людвиге Эрхарде участвовал в разработке Римских договоров, которые учредили ЕЭС, а затем стал госсекретарем по европейским делам¹⁴.

Согласно этим представлениям, устранение препятствий для конкуренции на Общем рынке могло повысить уровень благосостояния. Разделение труда между национальным и европейским уровнем должно было последовать за субсидиарностью. По другую сторону установления конкурентных рамок (неизбежно специфической рыночной системы, к примеру, для сельского хозяйства) для европейского уровня не была предусмотрена какая-то особая роль. Единая валюта в принципе могла быть интегрирована в эту систему, если бы европейский эмиссионный банк в правовом и фактическом отношении был независим и не занимался денежным государственным финансированием. Любую роль гаранта общего эмиссионного банка или европейского уровня для бюджетов стран-членов необходимо было исключить, потому что это могло подорвать собственную ответственность стран – участниц Общего рынка. Эти ордо– (нео) либеральные взгляды в основном осуществились в Маастрихтском договоре.

Партнеры по договору Франция и Италия были готовы на компромиссы, чтобы добиться цели единой валюты. Для этого в Маастрихтском договоре они даже признали систему порядка, которая лишь условно соответствовала их собственным традициям и преобладающим у них убеждениям. В обеих странах существовала бюджетная и интервенционистская традиция со стороны государства. Оглядываясь назад, становится ясно, что лица, участвующие в переговорах, исходили, очевидно, из того, что уж если д-марка растворилась в европейской валюте, значит, таковы законы жизни. И в этом они оказались правы.

Немецкая позиция в переговорах по Маастрихтскому договору определялась тремя большими опасениями:

1. Европейский центральный банк не обязан нести такую же ответственность за стабилизацию цен, как Бундесбанк.

2. Непрочное бюджетное хозяйство отдельных стран-членов может угрожать стабильности общей валюты.

3. Немецкие государственные финансы могли бы служить гарантией государственных долгов и дефицита других стран-участниц.

Против этих опасений в договоре приняты меры предосторожности, которые действовали по меньшей мере формально.

Статья 127, абз. I Договора о функционировании Европейского союза устанавливает: «Главной целью Европейской системы центральных банков (далее именуемой «ЕСЦБ») является поддержание стабильности цен. Насколько это возможно без ущерба для цели стабильности цен, ЕСЦБ предоставляет свою поддержку общей экономической политике в Союзе, чтобы способствовать достижению целей последнего».

Это положение, взятое из §§ 3 и 12 старого закона о Бундесбанке¹⁵, является ключевым во всем договоре. Этим все страны-участницы приняли немецкую философию, заключающуюся в том, что денежная политика в первую очередь обязана обеспечить стабильность цен, остальные же политико-экономические цели должны выполняться во вторую очередь.