Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Страница 5

Врач замолчал и снова надел пенсне.

— А что было дальше?

— Вам интересно? — врач поднял брови над пенсне.

— Очень, — ни на йоту не слукавил я.

— А дальше была война. Которая империалистическая. Я как порядочный еврейский мальчик ходил в хедер[7], но параллельно закончил в городе Высшее начальное училище. Меня должны были призвать в армию в пятнадцатом году… Тогда мои родители, споив писаря, не стали мне покупать модную в еврейской среде справку о том, что я ''страдаю хернёй''[8], а пристроили меня в школу военных фельдшеров, которую я и закончил в аккурат к февральской революции. Бесплатно, между прочим. На казенный кошт. Учтите, Ариэль Львович, на будущее — главные люди в любой бюрократии не начальники, а писаря. Все дела надо делать через них. Потом была Гражданская война, Красная армия и я в ней — полковой фельдшер. В двадцать третьем меня демобилизовали и я, притащившись на божью волю в Москву, смог поступить во 2-е МГУ на рабфак. Советская власть уже не требовала аттестата классической гимназии для поступления на медицинский факультет, диплома фельдшера было достаточно. Потом опять Красная армия с тридцатого. Уже врачом. В тридцать пятом аттестовали меня на военврача второго ранга. Ну как? Почувствовали себя немножечко евреем?

— Не знаю пока, — честно ответил я.

— Тогда я вам расскажу еще одну забавную историю про идиш. Когда я служил в Одесском окружном госпитале, то одно время я тесно общался с Леонидом Утесовым. Ещё долить? Вообще-то он не Леонид и даже не Утесов, а Лазер Вайсбейн. Еврей, но ассимилировался как я. Как и вы. Даже лучше нас. И поет только по-русски, Так вот… гуляли мы как-то одной компанией. Девочки, казавшиеся такими доступными, нас обманули и не пришли, так что пили мы втроём. Он, я и хозяин квартиры. Хозяин был русский, и общались мы по-русски. А у него была собака — немецкая овчарка. Он её в другой комнате запирал, чтобы она нам не мешала. Потом уложил нас спать по кроватям в той же комнате, где гуляли, а сам улегся в той, где была заперта собака. Выключили свет, и собака стала проверять помещение. Собакой работать. Меня обнюхала не нашла ничего интересного и пошла к Лёне. Встала лапами на его кровать и нюхает уже его. И тут Леня испугано говорит мне на идиш.

— Скажи хозяину, чтобы забрал свою псину. Мне страшно.

Крикнул я, пришел хозяин и забрал пса к себе.

Я Леню спрашиваю:

— А почему ты вдруг по-еврейски заговорил?

— Это чтобы собака не поняла, — важно так отвечает.

— Да… Жизнь подчас круче любого анекдота, — сказал я отсмеявшись. — Только одного не пойму: зачем вы это мне все рассказываете? Не просто же для того, чтобы развлечь гостя?

Доктор стал похож на бегуна, неожиданно наткнувшегося на невидимое препятствие.

— Затем, что у меня трое детей и больная мама. Ещё шестеро братьев и сестер и два десятка племянников. Затем, что завтра в госпитале начнется пожар в борделе во время наводнения. Вы думаете все так сразу и обрадовались вашему воскрешению? Вы себе не представляете, сколько геморроя вы этим доставили разным начальникам. А уж что придумает наш уполномоченный от Особого отдела, я и предсказывать не берусь. Он у нас не только карьерист, но и грузин к тому же, — доктор сделал акцент на слове ''грузин'', хотя мне это ничего не говорило. — В общем, готовьтесь — завтра начнутся тараканьи бега. А приз — вы.

Чай был очень вкусным и ароматным. Крепко заваренным. (ага… я тоже вспомнил про ''жиды, не жалейте заварки'', но озвучивать анекдот не стал). Кусковой сахар безумно сладким. Мне хотелось еще сушку с маком, но я постеснялся попросить, видя состояние эскулапа. И с сожалением поставил фарфоровую чашку на стол.

— И?… — я мало что понял из последних слов врача и хотел пояснений.

Доктор переложил пенсне по столу с места на место.

— Я должен составить анамнез вашего случая, но так как он не поддавался обычному опросу больного, попытался его выявить в свободном, так сказать, общении. Мне же ещё по поводу вашего воскрешения официально отписываться предстоит. Та еще морока.

— И к чему вы пришли? К какому выводу?

— К тому, что вы — табула раса. Фактически чистая доска, на которой любой захочет писать свои письмена, но… вы обладаете сохранным интеллектом, логикой, и свободой воли. Подозреваю, что ваша ретроградная амнезия не полная, а только личностная. Язык-то вы не забыли. И если с вами поработают хорошие мозголомы, то окажется, что вы много чего помните. Я надеюсь, что вы не будете принимать на веру всё, что вам будут говорить. Ибо в вашем случае принимать всё на веру, без критики суждений, это погубить себя. А мне бы этого не хотелось. Вы хороший еврейский мальчик. Я бы с удовольствием выдал за вас свою дочь, но она еще маленькая, в куклы играет. Но поймите вы и меня, если на чаши весов положат мою семью и вас, как вы думаете, что я выберу? Вам уже один раз повезло, когда во время большой чистки в армии вы оказались в Китае и там отличились. Но вы этого, наверное, не помните…

— Не помню, — согласился я.

— А раз не помните то и страха иудейского не имеете перед этим молохом. Вы даже не понимаете, как я рискую вам всё это говорить.

— Соломон Иосифович, давайте начнем сначала. Да — да… И для начала расскажите мне кто есть я? Хотя бы основные факты моей биографии.

— Я знаю только то, что написано в вашей медицинской карте и карточке учета поступления раненого в госпиталь. Какие-то обрывки от ваших товарищей по полку, когда они приезжали вас навестить. Я не знаю, что в вашей прошлой жизни может всплыть такого… что… даже не могу вам этого объяснить как следует.

— Но я даже и этого не знаю про себя.

— Тогда слушайте. И можете всем говорить, что это вам сказал я. Найду как отбрехаться. Но… мне придется тогда обратиться к доктору Фейнбергу и вызвать по вашу душу врачебную комиссию из института Сербского сюда, в госпиталь. И постараться, чтобы она состояла их своих. Из аидише копф.

— Что это такое? Институт Сербского?

— Научно-исследовательский институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского. Будет лучше, если они приедут сюда, чем наш Ананидзе упечет вас туда за решетку. Там тюремный режим. Поэтому гипс пока с вас снимать не будем. На сегодня всё. Скоро отбой. Вас проводит сестра-хозяйка в новую палату. Вы всё равно про старую свою палату и её обитателей ничего не помните, а их завтра всех будут допрашивать насчет вас, как вы помирали. Будет лучше вас развести, всё равно ваше нынешнее общение ничего не решает по большому счету. Но… но… никто никого не сможет обвинить в сговоре.

— Согласен.

— Вот и ладушки. Пусть не думают… мы-то дураки, а они-то нет?

— Так кто я? Вы мне, наконец, это скажете, а то я весь извелся уже.

— Скажу. Вы, Ариэль, военный летчик. Хороший летчик. Результативный. Восемь сбитых это вам не фунт изюма. По воинскому званию вы старший лейтенант ВВС. Ночной истребитель московской противовоздушной обороны, а туда отбирали лучших. До того воевали в небе Китая оказывая интернациональную помощь в борьбе с японскими агрессорами и войне с белофинами поучаствовать успели. Награждены орденом ''Знак почета''. Это всё, что я знаю про вашу профессиональную деятельность.

Доктор малость передохнул, отирая выступивший на лбу пот. Я эту паузу переждал молча. Не спугнуть бы. Сам уже давно понял, что жить мне тут нормально можно будет только по легенде доставшейся мне тушки. Иначе чучелком… В безымянной могилке. Времена тут отнюдь не травоядные, судя по тому, как доктора трясёт.

— Рождения вы тысяча девятьсот семнадцатого года. Тринадцатого сентября по новому стилю. Вы можно сказать ровесник республики[9]. Значит, вам исполнилось полных двадцать четыре года. По задокументированной национальности вы еврей, но не обрезаны.

— Чем не обрезан? — переспросил я заинтересованно.