Евангелие отца - Страница 8

Но Люсьен быстро успокоился, потому что совершенно не бывал на первом этаже: идеи по поводу тренажерного зала в подвале быстро забылись, а кухня была не нужна – холодильник был и на втором этаже. Бог с ней, с архитектурой – была другая странность, которая не могла не радовать нового хозяина виллы «Звезда» - за несколько лет не пришло ни одного счета, ни за электричество, ни за воду, ни за газ. И если есть на свете чудеса – это и было чудо.

После почтальонов, самыми неприятными личностями во Франции (как и во всей Европе) являются «счетчики» - люди, которые в любое им удобное время заходят на территорию твоего дома и с невероятным наслаждением снимают показания счетчиков за коммунальные услуги. Результатом их визитов являются ежемесячные приговоры на красивых бумажках с обязательной угрозой об отключении чего-нибудь, в отсутствие отплаты в срок. Угрозы действуют, потому что отключенное включить в десятки раз тяжелее, чем, скрипя зубами, дойти до банка. Но…не было, ни одного счета! И ни разу ничего никто не отключал. Сказать, что у граждан есть совесть все равно, что рассказать смешной анекдот: чем платить за воду – проще ночью воровать ее у соседей. Конечно, Люсьен и не думал ходить в мэрию городка – он тихо ждал – а вдруг о нем забыли. Но будем разумными – могут забыть о тебе и твоем существовании, но забыть о счетах за электричество и воду? Не смешно. Счета приходят часто и после смерти владельца – и пойди не заплати! Пойди докажи, что это сволочь умерла, совершенно не зная о счете за воду и электричество или за газ. Натуральная сволочь – спокойненько себе умер, а кто платить будет? Поэтому оплачивать придется кому-то другому: смерть не повод, чтобы не оплачивать счета. Вот и у Люсьена так - кто-то исправно оплачивал его ежемесячные счета. Кто? Любопытно, конечно, но несущественно, если этот кто-то все оплачивает в срок. К хорошему быстро привыкаешь, поэтому и этот вопрос исчез в запахах козьего сыра и импортного колумбийского кофе.

Да! Еще название виллы – «Звезда». Люсьен предпринял попытку его изменить. Просто так, чтобы хоть что-нибудь изменить. Он поехал с соседом в деревню, где его принял мэр, который, услышав о его желании, сослался на завещание мсье Пико, в котором отдельным пунктом было записано, что мсье Пико в категорической форме запрещает «в какой-либо форме изменять название виллы, производить какие-либо строительные работы на территории виллы - строить, перестраивать, изменять архитектурный облик или цвет внутри и снаружи, добавлять или изменять в какой-либо форме что-либо снаружи и/или внутри, включая детали интерьера, мебели…» и т.д. и т.д. и т.д. Люсьен спросил мэра в шутку, может ли он сменить собственное имя? «Можете, ибо ничего в завещании по этому поводу не сказано», - мэру было не до шуток – мэр давно подозревал нелюдимого мсье Пико в странностях и лишний раз опять себе напомнил, что от этого дома надо держаться в стороне. «Если уж сам наследник этой несуразной крепости не знает что ему можно, а чего нет, значит, тут уж точно есть какая-нибудь тайна. А тайны в наше время штука пренеприятная. Стоит все-таки еще раз поговорить с Клодом насчет этого дома – если он начальник полиции – должен же он, хоть что-нибудь знать». И мэр, проводив Люсьена, сделал на следующую неделю запись в календаре…

Жак открыл глаза, посмотрел на вошедшего, не задал никакого вопроса и встал. Вообще, со стороны показалось бы, что они просто механически выполняют какое-то давно отлаженное действо: Жюль по очереди проверил ставни на окнах, подошел к каждому светильнику, состоявшему из шести свечей, и погасил пальцами две центральные. Кивнул утвердительно, встретив вопросительный взгляд Жака, и подошел к лестнице, намериваясь спуститься вниз, но на секунду задержался и еще раз оглянулся.

- Что-нибудь не так, Наставник? – Вопрос Жака прозвучал тревожно.

- Что-то не так, брат Жак. Что-то здесь не так. Меня не покидает ощущение, что Пико мог просто ошибиться тогда.

Если бы Люсьен был рядом, он уж точно удивился бы, увидев, как поменялись ролями Жюль и Жак. И что не было уже никакого Жюля и Жака, и что загадочный Жак ведет себя по отношению с «соседу-виноделу» слишком почтительно.

- Наставник, ошибка невозможна. Мы следили за Люсьеном все двадцать пять лет. Не было ни одного повода усомниться.

- За это время было столько ошибок, брат Жак, что я не удивлюсь еще одной. Правда, цена этой ошибки будет во много крат выше, чем все предыдущие вместе взятые. Позвони брату Кристофу – пусть сделает сначала еще одну проверку. Пусть. На всякий случай. Кто знает. Он никому не писал - у него просто не было возможности ничего никому сообщить, ведь так? Вы знаете все его контакты, брат Жак?

- Да, Наставник. Это было не сложно все эти годы – Пико все сделал правильно – парень был достаточно изолирован.

- Последнее время были женщины?

- Да, но не здесь.

- Дай мне еще раз список всех, кто хоть как-то мог интересоваться этим домом. Меня все-таки не покидает ощущение, что мы не одни здесь.

- Кто мог знать о Книге, Наставник? Все хранят веру.

- Вера такая штука, брат Жак, что ее нельзя долго хранить – она начинает портиться. Верой надо пользоваться. Вопрос только в том, насколько умело пользоваться и с какой целью. Знаешь, как портится вино? Хорошее вино? Оно портится быстрее плохого, потому что в то, что оно хорошее перестаешь верить, если его хоть раз не попробовать. А если ты его хоть раз откроешь и попробуешь – оно уже никогда не будет дорогим и хорошим вином – ты его уже открыл. Так кто, ты говоришь, интересовался этим Домом последнее время?

- Никто, Наставник, кроме шефа местной полиции несколько дней назад. – Жак как-то невольно съежился под ставшим очень колючим взглядом Жюля (или теперь называть его Наставником?).

- Полицейский? Кто он?

- Он здесь очень давно, Наставник. Ничего предосудительного. Все, как обычно: кляузы, взятки, покер, в который он почти всегда проигрывает и потому залезает в кассу своего участка, также, как ночью залезает в камеры к задержанным проституткам, страх, что что-то вскроется и лишат пенсии и очень много вина каждый вечер. Словом, все как у нормального полицейского. Но жители деревни довольны – штрафы теряются, договориться можно и деньги берет по-божески, в смысле, что десять процентов чаевых обязательно относит в церковь. Простите, Наставник, так говорят жители деревни.

- Присмотрись к нему, брат. Если он такой правильный и тихий полицейский – почему его заинтересовал этот дом? – Жюль тяжело поднялся из кресла. Странно было видеть, как еще не старый внешне, подтянутый Жюль с трудом встает на ноги. Странно все это, господа, как, впрочем, странно многое в нашей жизни.

Жак достал из кармана куртки телефон и набрал номер. Разговор был тихим и коротким – «винодел» не слушал, а одну за другой гасил, оставшиеся свечи в библиотеке. Когда Жак убрал телефон, тот, кто называл себя Жюлем, уже медленно спускался по лестнице.

Когда они вышли из дома, прошли за ворота и сели в машину, стоящую неподалеку, от забора отделилась фигура человека в полицейской форме. Человек проследил глазами, как отъехала машина, и только тогда вышел из своего укрытия, которым ему служило очень старое дерево. Оно росло рядом с каменной оградой и даже словно вросло в камень. Этому вязу было не менее двухсот лет – сколько он видел на своем веку? Хорошо, что люди столько не живут. Как говорил старый еврей, с завистью покачивающий головой вслед очередной похоронной процессии, мимо его глиняного дома проходившей по направлению к кладбищу: «Меньше лет – меньше бед. Слава Иосифу, что у него есть еще дети. А кончаться – займем у соседей». Странная фраза, тем более из уст пожилого человека, но как не верить, если уж ему-то точно пришлось повидать на своем веку и кому, как не ему знать, сколько бед приходится на жизнь человека?

Человек посмотрел вслед отъехавшей машине и достал свой телефон из кармана форменного дождевика.

- Метр, они только что уехали. Что мне делать? – Видимо, ответ был коротким и точным, потому что полицейский, ничего не ответив, выключил телефон и убрал его в карман. После этого он пошел вдоль каменной ограды к оставленному там мотоциклу.