Евангелие отца - Страница 5

…Конверт был из плотной бумаги. Сейчас такие конверты никто не делает. «Мсье Пико. Округ Париж. Собственный дом» - и весь адрес. Я открыл. Лист бумаги с каким-то геральдическим знаком сверху. Посередине текст:

Ибо сказал апостол:

"Manduca panem tuum cum silentio",

что значит:

"Вкушайте свой хлеб в молчании".

И сказано в псалме:

"Posui ori meo custodiam",

что значит:

"Я думал, мой язык предаст меня",

что значит –

Я придержу свой язык, чтобы не говорить ничего плохого.

Ни подписи, ни даты. Было странно похоже на угрозу…. Или на шутку.

Я не силен в геральдике, но я живу в библиотеке мсье Пико – что-нибудь найду. Все-таки новое развлечение. Больше всего меня интересовал конверт. Конверт меня завлекал. Очень. Особенно обратный адрес: «Камышовый остров». Можно сейчас сказать, что я вдруг сразу все понял, но это неправда. Я ничего не понял и никакого камышового острова я тогда не знал. Словом, все это было совершенно бессмысленно.

Я отложил письмо и постарался продолжать разбирать слова в старой книге, которая лежала раскрытой у лампы. Не получилось – письмо мешало. Я начал искать геральдический справочник, который как-то попадался мне на глаза. Надо, наверное, рассказать, что было в библиотеке? Не знаю. Мне не было бы это так интересно, тем более что к делу это отношения не имеет: книги, книги, книги на полках…. Хотя, пожалуй, кроме множества книг на запыленных полках, интересным для вас могли бы быть девять тяжелых деревянных ставень, которые закрывали девять окон в библиотеке? Хорошо. Я несколько раз пытался их открыть. Я думал, что мой отчим боялся солнечного света – свет мог повредить старинным книгам. Я так думал, но мне не хватало солнца или глаза уставали от тусклого света старой лампы. В любом случае, я старался открыть ставни. Я не знал, что этого не стоило делать, и я не знал, что через несколько дней совершу одну из самых больших ошибок в моей жизни, а может и наоборот…. Многое, очень многое абсолютно не стоит делать, многого не стоит знать, если оно само тебе не открылось. Мы же все время пытаемся, что-то открыть, не понимая простого: закрыто только для тех, кому откроется и кому дано открыть. Но открывшим по своей воле - не увидеть…. Часто слепота душевная – благо и верить тому, что видишь просто так, без объяснений, надо безоговорочно – именно так создан мир: видеть и принимать. Это и есть способ жить. Беда тому, кто пытается объяснить истину – мир создавался не для объяснений.

Гл. 5

Прошло три дня. Я забыл про конверт, я забыл про герб и справочник, я не читал книгу – я хотел открыть окна. Приспичило и все тут. Я нашел замок на тяжелых ставнях (странно: зачем мсье Пико сделал замок так, чтобы его очень трудно было найти). А письмо лежало на столике рядом с пачкой табака и кого-то ждало. Замок я нашел, но замки прячут не для того, чтобы их можно было легко найти, а уж тем более легко открыть – я не смог. Я подумал, что можно в деревне кого-то попросить. Сделаю это в пятницу.

Наступило утро пятницы. Помню, что был сильный ветер и опять противный дождь. Вокруг дома просто месиво из грязи – дорожки из гравия расползлись, как тушь по лицу обманутой жены. Ни о какой деревне и думать не приходилось. Да и, в конце концов, анжуйское всегда можно заменить водой, а ветчина вредна для печени: у меня были сыр, немного кофе и хлеб. Можно съездить завтра или через день. Кто же знал, что завтра будет уже не до деревни? Кто знал, что я поеду, но намного дальше, чем в деревню и совершенно не по своей воле и не за анжуйским?

В пять в дверь постучали. Опять почтальон? Нет – это был другой человек. Я открыл – он вошел. Все происходило так, словно это я по ту сторону двери, а не он. Словно не я ему открыл, а он мне: его лицо выражало даже какое-то недоумение – он даже кажется, немного удивился, увидев меня по эту сторону. Он как-то фыркнул, что ли. Но проблема была не в этом – проблема была в том, что я смотрел не на его лицо, а только на его руки, которые сжимали конверт – такой же конверт, как тот, что лежал у меня в библиотеке.

- Вы, собственно, кто, мсье? – Я не попытался помешать ему войти. Я даже посторонился, чтобы ему не мешать.

- А что такое? – Он опять слегка удивился. Нет. Точно. Создавалось впечатление, что он вернулся домой и застал у себя давно знакомого, но совершенно неуместного в этот час человека. Он уже сбросил плащ и шляпу на кресло у журнального столика и, пройдя мимо меня, поднимался по лестнице в библиотеку.

- Да кто вы, наконец, такой? – Получается, что я уже оказался позади него и спрашивал его спину. Он даже не остановился.

- Вино, конечно, кончилось. – Он не спрашивал – он утверждал, и мне пришлось с этим согласиться. – Принесите сыра и хлеба в библиотеку: Вам надо поесть. Да! - Он остановился и повернулся ко мне. – Сыр и хлеб в кухне во втором шкафу справа от холодильника.

Мне и с этим пришлось согласиться: они действительно были там. Но кто этот человек, который знает, что я сегодня переложил сыр и хлеб во второй шкаф справа от холодильника, потому что в первом сломалась полка?

- Мне ничего не берите – я поем позже, когда Вы уйдете.

- Но я не собираюсь никуда уходить из собственного дома. – Я начинал злиться.

- Вы очень быстро соберетесь, не сомневайтесь. Мы поговорим немного, и еще не пробьет одиннадцати, как Вы уйдете.

– Почему одиннадцати?

Меня удивил не тот факт, что меня выгоняют из собственного дома двое незнакомцев с патологическим отсутствием каких-либо манер. Меня удивил тот факт, что я должен успеть убраться до одиннадцати. Странно порой работает собственный мозг! Между прочим, так проваливались самые талантливые шпионы: концентрация напряжения в одном отдельно взятом кусочке мозга дурно влияет на его работу в целом - отсюда и появляется подтверждение тезиса, что «язык мой – враг мой». Я ляпнул глупость, и это трудно было не заметить, но, кажется, обошлось…

Прошу прощения, но должен Вас отвлечь не несколько секунд! Люсьен вообще-то часто заигрывался в своей жизни. Его постоянное внимание к собственной персоне и частое использование буквы «Я» давало повод сомневаться в его способности работать в команде. Но руководство решило, что этот «маниакальный артистизм» (придумал же штатный психолог такой термин!) скорее на пользу делу, чем во вред. Так что не обращайте особого внимания на некоторые странности в поведении Люсьена – я Вас умоляю. Потом все само собой разъяснится – если, конечно, оно будет – это «потом».

…Что-то сегодня слишком громко стучали часы у стены напротив дивана и кресел, между которыми стоял столик с бокалом недопитого вина, пачкой хорошего голландского табака и конвертом с письмом. Слишком громко стучали – по вискам. Я ждал момента, когда они начнут бить одиннадцать утра, и боялся, что удары разобьют мне голову. Жаль, что петухи уже пропели – значит, эта нечисть не пропадет? Человек уже замолчал. Говорил он медленно, но все произошло очень быстро, и часы не пробили одиннадцать, а просто остановились. Не дойдя до цифры несколько секунд.

В мире бывает много совпадений, и это могло быть одно из них, но это не было совпадением – часы остановились, как только он закончил говорить. Теперь я понимал, что его фраза, брошенная в начале разговора, как бы, между прочим: «Вам надо все узнать до одиннадцати», была сказана не просто так. Часы неожиданно остановились, не дойдя пары минут до одиннадцати! Жуть какая-то, как в фильмах Хичкока. Хотя, не было тут никакой мистики: все оказалось много проще. Из короткого рассказа незваного гостя, намеревающегося съесть после моего ухода весь мой сыр, следовало, что рейс из-за моего опоздания переносить не будут – не такая я фигура. Следовательно, чтобы успеть в аэропорт надо выехать не позже одиннадцати. А часы остановились просто потому, что остановились и все.