Евангелие от Пилата - Страница 27

— Нет!

— Значит, я отвечу тебе позже. После твоего урока. Позволишь мне выпить вместо того, чтобы делать записи?

— Ты всегда интересовался озаренными, которые бродят по стране. Некоторые утверждают, что из-за твоей великой набожности, но я подозреваю, что речь идет о политическом расчете. Ваши священные тексты предсказывают, что придет человек из колена Давидова, вы его называете мессией, и он объединит весь народ Израиля. И вот на берегах Иордана, на твоей территории, появляется Иоханан Омывающий. Тебя он заинтересовал, ты возмечтал о том, чтобы использовать его, потом увидел, что им нельзя манипулировать, что он вас ненавидит, тебя и Иродиаду, и ты отдаешь его палачам. И тут появляется Иешуа. От своих соглядатаев я знаю, что ты встречался с ним, вел с ним споры. В отличие от Иоханана Омывающего, ты позволяешь ему проповедовать, объединять вокруг себя людей. Я говорю «ты позволяешь», потому что все происходит на твоих землях, в Галилее. Одно движение твоей руки, и Иешуа исчезнет, как и Иоханан. Но ты позволяешь ему беспрепятственно передвигаться, произносить свои речи, подогревать страсти и объединять вокруг себя верных учеников. Ты заметил, что он особенный человек, более радикальный и популярный, чем любой другой пророк. Его слова изменяют людей, народ следует за ним на коленях, зрелые мужи бросают свои занятия, свои дома, чтобы последовать за ним и жить милостыней. Ты понял, что с помощью этого человека сможешь поднять восстание евреев.

— Пламенная речь, Пилат. У тебя богатейшее воображение. И я спрашиваю себя, чем же ты закончишь.

— Иешуа собирает огромное количество верующих на твоей земле, в Галилее. Чтобы завершить свое дело, он должен прийти сюда, в Иерусалим. К несчастью, священнослужители синедриона, и первый — Кайафа, смотрят на него не так, как ты. Они против Иешуа. Ты чувствуешь опасность. И прибываешь в Иерусалим.

— Я приезжаю сюда каждый год.

— Но не обязательно на Пасху. И не тогда, когда дела требуют твоего присутствия в Галилее. В этом году пожары в Тивериаде должны были задержать тебя в твоих владениях. Но ты приезжаешь сюда. Ты хочешь помочь Иешуа. Ты встречаешь его у врат города, просишь вернуться, объясняешь, что священнослужители организовали заговор против него. Но он упрям и отказывается подчиниться. Ты видишь пределы его влияния, понимаешь, что он не является твоим объективным союзником, но не отказываешься от своих замыслов. Ты хочешь спасти его, ибо тогда сможешь использовать его. Из-за предательства казначея Иегуды священнослужители арестовывают его и ночью же устраивают над ним суд. В ту ночь ты проявляешь необычное волнение, ты пытаешься вмешаться. Ты даешь им понять, что их совет не имеет права выносить смертный приговор. Даже если они осудят его на смерть, они не имеют права привести приговор в исполнение. И потому синедрион передает его мне. Я не совсем понимаю, что должен делать, но из-за хороших отношений с Кайафой склонен удовлетворить требования синедриона и привести приговор в исполнение. В этот момент ты посылаешь ко мне Хузу, своего управляющего, который напоминает мне, что, хотя мы находимся в Иерусалиме, Иешуа — уроженец Галилеи и, согласно праву, его надо передать тебе, Ироду, тетрарху Галилеи. Я с удовольствием избавляюсь от нежелательного пленника, передав его тебе. Если ты получишь Иешуа, он спасен и твои планы могут осуществиться. Ты делаешь вид, что издеваешься над ним, утверждаешь, что собираешься его унизить, нарядив его царем евреев, и возвращаешь мне, уверяя, что он безобиден. Увы, к несчастью, мы недооценили настойчивость Кайафы, который в тот момент, когда мне вернули Иешуа, а я собирался отпустить его, вновь оказывает на меня давление и требует исполнить приговор синедриона. Продолжение известно всем. Иешуа умирает на кресте.

— Да, Иешуа умирает на кресте. Твоя хитроумная история закончилась очень плохо. Но она закончилась.

— Вовсе нет. Ты не признаешь себя проигравшим. Ночью ты похищаешь мертвое тело, прячешь его, наверняка в этом дворце, единственном месте в Иерусалиме, кроме Храма, которое мои люди не имеют права обыскивать, а потом решаешь сотворить легенду об Иешуа.

Ирод вдруг разъярился и вскочил на ноги. Вся его насмешливость, вся его ирония испарились.

— Что! Какую легенду?

— Не притворяйся невинным, Ирод. Только утомляешь себя и утомляешь меня. Я сопоставил многие факты и понял: слух исходит от тебя.

— Какой слух?

— Тот слух, который ты запустил в ухо Саломеи, Мириам из Магдалы и двух паломников из Эммауса. Это стоило тебе немало золота.

— Какой слух?

— Слух о воскрешении Иешуа.

— Об этом говорят? Об этом говорят? Правда?

Ирод прекрасно разыграл удивление. Ты, дорогой мой брат, видишь в Риме больше спектаклей, чем я, но только здесь ты сполна насладился бы игрой актера. Он побледнел, вернее, позеленел, схватился руками за шею, словно задыхался. Губы его дрожали от быстрого и короткого дыхания.

— Иешуа воскрес… Я убил Иоханана, который объявлял об этом… Потом я убил Иешуа, Сына Бога…

Он вдруг рухнул на лежанку и захрипел, на губах его выступила пена.

— Я буду страдать всю свою вечную жизнь… Я обречен…

Конечности его сотрясались от сильнейших судорог, как у пса, которому снится погоня. Мне было стыдно за это представление, и я властно прервал его:

— Ирод, хватит обезьянничать. Я не отношусь к твоим зрителям и не являюсь кретином. Я возвращаюсь в Антониеву башню и пишу отчет Тиберию. Жду до завтра в надежде, что ты исправишь положение и покончишь с этой басней. Тиберий будет решать сам, в зависимости от твоего поведения, как покарать тебя за попытку поднять мятеж. Прощай.

Ирод словно не слышал меня. Он продолжал биться в судорогах среди подушек. Вначале восхищенный его хитростью, я находил теперь своего противника жалким и истеричным.

Я вернулся в Антониеву башню. Конечно, я еще не написал отчета Тиберию. Думаю, завтра Ирод достойно покается, вернет мне труп, и ситуация выправится. Как хотелось бы завершить работу, не потревожив императора.

Только ты знаешь, на каком вулкане я сижу, исполняя долг прокуратора. Только ты можешь догадаться о двуличии тех, с кем мне приходится иметь дело, о лабиринтах хитрости, куда они пытаются завлечь меня. Рим, чтобы оставаться Римом, не может использовать в борьбе оружие Рима. У нас светлые головы, и в руках у нас оружие; все есть сила и рациональность. Здесь души изворотливы, а слухи острее кинжала; все здесь надежда и туман. Несмотря на удовлетворение, что этой ночью я удачно завершил свое дело, я ощущаю себя замаранным, да, да, замаранным, зная, какие средства я использую, чтобы достичь своих целей. Я напишу тебе завтра, чтобы подтвердить реакцию Ирода и объявить тебе, надеюсь, о своем возвращении в Кесарию. Береги здоровье.

День, о котором я тебе рассказал, принес множество огорчений, а заканчивается так, как я и не надеялся. Спешу тебе сообщить, как он завершился, хотя подобное завершение противоречит логике.

Ты знаешь о состоянии моего духа вчера вечером. Я надеялся, что разгадал маневры Ирода, который раскинул сети с мелкой ячеёй. Я угрожал ему докладом Тиберию и ждал, что сегодня он покается, поскольку этот человек скорее хитер, нежели отважен.

Центурион Бурр первым попросил у меня аудиенции. У него было перекошено лицо, и он с недоумением спросил меня:

— Правда ли, что тот дикарь во дворе твой гость?

Из окна он показал мне на двор, где на охапке сена в звериных шкурах лежал полуголый Кратериос.

— Правда. Кратериос — мой гость. Он был моим наставником, пока я не надел тогу взрослого мужчины. Это крупнейший философ-киник!

Бурр побагровел:

— Что касается его размеров, то у меня сомнений нет. Стоит наклониться над ним, чтобы в этом убедиться.

— Что ты имеешь в виду?

Я осторожно выглянул из окна и не смог сдержать вопля. Мы тут же сбежали по ступеням вниз и застыли перед Кратериосом.