Евангелие от Крэга - Страница 90
— Что, не по нраву?.. — чуть ли не жалобно подал голос менестрель.
— Отчего же? — теплым, воркующим голосом отвечала она. — Только зря ты тратился, господин мой Гарпогар, ты ведь мне уже все заветы свои пересказал, и как нарушать их — научил.
— Выходит, нам и говорить не об чем?
— Если хочешь, я послушаю тебя, господин мой.
Нашлась слушательница! Он только махнул рукой безнадежно, вспомнив свои бессильные попытки сформулировать и обосновать то, что он в глубине души называл заветом заветов. Она подождала еще немного, закуталась в теплую шаль белоснежного пуха, вежливо попрощалась.
Он только пожал плечами и впервые почувствовал, что летняя теплынь кончилась, словно очутился он в самом конце тихрианской дороги, под закатным солнцем.
— Посылай куда хочешь, — угрюмо попросился он у Иддса. — Немило мне на одном месте.
— Что, новый дом не люб?
— Что ты! Обстава богатая, горница кругла, так что весь день солнышко в окна глядит. Лепота.
— Тогда не дергайся. Караваи железные мне доставили, теперь надо соображать, каким таким манером ковачу нашему заказ сделать, чтобы он до поры до времени не раскумекал, что к чему.
Харр почесал лоб под надбровной косицей:
— А подкоряжники не ожидаются?
— По правде говоря — навряд ли. В Медоставе Яром мудродейка отменная: наварила пчелиной сыти — приманка такая дурманная, смешала с кровью человеческой (нашелся телес неугодный), да этой заразой комья хлебные напитала. Едва рассвело, поставила на стену воинов, у которых руки поразмашистей, и этими комьями лагерь подкоряжников закидали. Тут как раз пчелы проснулись, их вокруг Медостава видимо-невидимо, приманку почуяли — и тучами на вонючек лесных! А жужжалки там, прямо сказать, что медвежата летучие, десяток насядет — и дух из человека вон. Так что не думаю, что те, кто в живых остался, успели залечиться…
Придумка была изрядной, и это Харра немного развлекло.
— Сделаем вот что, — проговорил он, чувствуя, что чужая затея заставила и его ум работать попроворнее. — Скажешь Лесовику, что надобно тебе отборное дерево на крепкие бороны, вот пусть он сам и укажет в роще, какие срубить. На бороны мы-де насадим железные наконечники, и когда надвинется вдругорядь опасность ратная, этими боронами — колючками кверху — замостим берег ручейный, да и на дно ловушек покидаем. Под такую сказку сколь угодно наконечников наковать можно.
— А ты хитрован, — восхитился амант. — Только вот дочку за тебя я бы не отдал — ты своей жене всю дорогу мозги крутить будешь. Что, не так?
— Будто ты сам без греха… Ну, не надумал еще, куда меня с поручением послать? Побегаю, пока холостой.
Амант потер подбородок, насупился:
— Поручение-то есть, да не про твою честь. Ты не вламывайся в амбицию-то, на это дело нужен мастак, досконально все наши обычаи и нравы знающий. А ты ведь у нас в основном дока по чужим землям да придумкам хитроумным.
— А в чем дело, ежели не секрет?
Нельзя сказать, что ему было так уж интересно — просто не хотелось возвращаться домой, тоскливо глядеть в зеленый лиственный навес над головой… или в стрельчатое окошечко — на пустую крышу с башенкой посередине.
Амант, мужик прямой, кобениться не стал:
— Есть у нас закон неписаный: ежели два аманта третьим недовольны, могут они суд над ним учинить. Только не просто это; загодя следует гонцов в соседние станы направить, чтобы тамошние правители тайно выслали своих соглядатаев за подозреваемым следить. Вот ежели они вернутся и доложат, что действительно дело суда стоит, тогда из трех станов по три аманта съезжаются и учиняют Девятное Судбище. И его решение непреложно.
— И выше такого судбища ничего не стоит?
Иддс надул щеки, с шумом выдохнул:
— Куда уж выше… Пожалуй, выше-то Тридевятое, только оно не собиралось ни в мой срок, ни в отцовский. Не людские судьбы оно вершит — всеземельные.
Дикая мысль ошеломила менестреля:
— Слушай, Иддс, а не думал ли ты, что и за тобой сейчас кто-то приглядывает? И что это, скажем — я?
— Коли подумалось бы, так я тебя еще тогда, в сети, Придушил бы, ласково проговорил радушный хозяин дома. — Ну так посылать тебя в Медостав? Оттуда как раз и жалоба.
Харр почесал под бровью:
— Не сгожусь, потому как это мне не по нраву. Так что не взыщи, Стеновой, ежели в одно прекрасное утро я сам собой куда-нибудь направлюсь. Душа просит.
— Погодишь, — просто отмахнулся Иддс. — Похолодало, Белопушье скоро. Охота тебе мерзнуть?
— Охота пуще неволи. А через Медостав пройду, очень уж название притягательное. Какой амант там оскоромился?
— Копьевой, что частокольную оборону вкруг стана держать должен. Распустил он своих копьевщиков, половина из них к м'сэймам подалась. Подкоряжники через это чуть стан не захватили.
— М'сэйм… — задумчиво повторил Харр. — Никогда такого зверя не встречал.
— Иногда добредают и сюда, людишек сбивают с панталыку. Только всегда найдется кому донесть, а поймают — так и прорва ненасытная недалече.
— А ты говоришь — соглядатаем пойти! Еще примут за м'сэйма, опустят в эту самую…
— Тебя не примут — упитанный.
Иддс все-таки запугал его холодами, — как и все тихриане, Харр боялся пуще смерти как темноты, так и мороза. К ночам бессветным он сразу же привык, очутившись на Лютых Островах, и не по праву ему были теперь только черные подземные переходы; настоящего же мороза он не встречал нигде, кроме Адовых Гор, куда пришлось слетать проводником на самой заре его знакомства с дружиной принцессы Сэниа. Вот и теперь он с опаской ждал цепенящей стужи, но Махида его успокоила: белый пух будет сыпаться лишь один день, даже листья не повянут. Свое время он коротал, двигаясь по привычному треугольнику: Махидина хижина — Иддсовы хоромы — его одинокий дом, солнечная, но безрадостная горница на высокой башенной опоре, про себя он так и кликал её «поганкой». Набаловавшись с амантовыми наследниками и погоняв стражников-лучников, он сытно обедал и направлялся в «поганку». Несколько часов маялся у окон, щелкая орешки, но скорлупки собирая в кулак, чтобы не ровен час Мадинька не выглянула и не определила, откуда на ее теплую крышу устремлен тоскливый, ничего не ожидающий взгляд.
Не по нраву ему пришлось ее твердое решение с ним больше не разговаривать. Неинтересен, видите ли, он ей был. Это с его-то сказками да песнями! Одно лишь хоть чуток, но согревало: воркующие, благодарственные нотки, которые бессознательно переливались у нее в горлышке, как у певчей птицы. Он поразмышлял над их причиной, понял: благодарна она ему за то, что не проболтался, тайну даже от подруженьки единственной уберег.
Он спохватился и, чтобы Махида и дальше ничего не заподозрила, принялся ее одаривать всякой утварью, доставленной в «поганку» по амантову указу. Махидушка руками всплескивала, в щеки да в плечи нацеловать не могла, вилась возле него как ластушка — под просторным пестрым нарядом и не скажешь, что брюхатая. Терпел.
И не вытерпел.
И вот теперь, спустившись вдоль ручейного водопада по двум замшелым уступам и звериной, едва различимой тропой миновав белоствольную чащобу, крытую поверху таким плотным лиственным покровом, что сквозь него не пробивалось ни единого солнечного лучика; едва не угодив в стоячее болотце с синеватым дымком над блюдечком черной воды — хорошо, пирль из мха выпорхнула, упредила — и выбравшись наконец на теплый пригорок, поросший колючим можжевельником, он увидел перед собою на обширной поляне посреди расступившейся рощи маленький, окольцованный ровными стенами стан. Был он точно вылеплен из воска — ни одного острия, мягкие округлые крыши, овальная дыра воротец, в которые ему пришлось бы проходить согнувшись в три погибели. Нежный янтарный тон ничем не напоминал ярого сияния златоблестища и наводил на мысль о полной беззащитности этого поселения. Окольных домов здесь вообще не виднелось — или все жители умещались внутри стен, или ютились где-то в окрестных рощах. На ночлег в простой хижине, стало быть, рассчитывать не приходилось, и теперь надо было выдрючиваться, выдавать себя за рыцаря, одиноко путешествующего.