Евангелие от Крэга - Страница 84

— Не на забаву мне, — сурово отрезал рыцарь, не находя средства, как бы прогнать из горницы этого вьюноша. — Оружие новое править буду. Потому никому из челяди — ни слова!

Мади спокойно поклонилась.

В воздухе повисла пауза — надо было откланиваться и ему.

— Для пробы три струны будут надобны. За три дня управишься?

— Управлюсь, воин-слав.

Он постоял еще немного, но тут «пряник» начал открывать свой рот — с ленцой, свойственной хозяйским любимчикам. Харр круто повернулся и, грохоча по дощатому теплому полу, двинулся к двери. Спохватился, обернулся с поклоном;

— Государь амант с благодарностью не помедлит!

Ушел.

До дома добирался нога за ногу, усталость сказалась, недоед-недохлеб. Один раз даже остановился почесать спину о какой-то косяк. Золотые блики продолжали струиться у него под ногами — закат был ветреный, что ли?

Махида, увидев его, аж руками всплеснула:

— Да как же это тебя за службу твою так обидели?

Харр повалился на постель, буркнул:

— Меня обидишь! Сапоги лучше сними.

Она принялась стаскивать с него сапоги, заметила костяную бирку на левом плече:

— Оюшки! Так это ты от радости, выходит? Ну и заживем теперь! Ты ведь что угодно с этим знаком требовать можешь, разве амант ущучит, что для него, а какая доля малая — для тебя самого? Смекнешь!

Харр поморщился — никогда баб не бивал, да и сейчас лень одолела. А надо бы. По совокупности всех досад отметелил любушку так, что уползла, занеможенная, — почитай, впервые в многогрешной своей жизни. А он еще долго лежал, бессонно глядя в потолок, точно сквозь слипшуюся, непробиваемую ни дождем, ни градом листву можно было разглядеть желтоватую точечку угасающей звезды, под которой появился он на этой тоскливой земле.

Три дня с амантовыми детишками гулял по лесу, искал подходящее дерево, чтоб было и крепким, и гибким. Нашел-таки. Иддсовы чада замотали его расспросами, но он отшучивался — мол, будет время, руками пощупаете, что зря языком болтать! Расспрашивали про Серостанье, про кузнечные дворы, про ог-жигун — их голоса почему-то не утомляли, как бесконечная воркотня Махидушки, наоборот, душа с ними точно отмокала в теплой воде. Завка откровенно вешалась ему на шею, так что пришлось даже слегка отшлепать ее, а то со стороны могли и подумать что, аманту нашептать. Раньше ему было бы на все чихать — плюнул на всех становых воевод да подался в другое городище. Теперь что-то переменилось. Под ребрами угнездился поганый звереныш, посасывающий да постанывающий: неоплаченный должок. Унести его с собой отсюда значило остаться с ним на всю жизнь. Не мог он так.

На третий день наконец встал, оделся медленно и тщательно. Почистил меч. Косички бровей переплел. Амантову бирочку на воротник камзола выложил, чтоб повиднее. Со вздохом двинулся, будто нехотя.

В теплой горенке, куда его привел круглощекий «пряник», противу ожидания оказался сам Иофф. Здесь он показался Харру еще выше, чуть плешью потолок не скреб. Добрый пяток толстых крученых жил тянулись от пола к потолочным крючкам, он невольно задел одну пальцем — загудела.

— Выбирай любые, воин-слав, — с полупоклоном, по без заискивания предложил старец; голос у него был много тверже, чем можно было ожидать по его виду.

Харр задумчиво подергал струны? — две из них гудели, остальные были позвонче. Он выбрал одну гудошную и две звончатые. По правде говоря, лук-то он держал в руках всего один раз в жизни, да и то на пьяном пиру, когда кто-то из застольных караванщиков рассказал, что напали на него лихоимцы с Дороги Свиньи, да он в ближнем бою отбился, потому как у тех были только луки, пригодные разве что для подлой засады. Выставили наспех скрученное из тряпок чучело, присадили к нему свиную голову, взятую с блюда, и принялись стрелять — чуть друг дружке глаза не покололи. Тогда и Харр почувствовал певучую упругость тетивы, подумал что-то о том, как бы из боевого оружия песенный инструмент сладить, да наутро, протрезвев, уже не вспомнил.

Вспоминать приходилось теперь.

— На пробу беру, не сгодятся — не обессудь, зайду за другими. А кто скручивал?

Иофф вопросительно глянул на своего красавца, тот, почему-то перепугавшись, затряс головой и пухлыми ладошками.

— Покличь! — непререкаемым тоном велел Харр.

Мади явилась с тихим поклоном, и хотя была она в сущей затрапезе мышиного цвета, по горнице снова побежали золотые блики.

— Прости за хлопоты, хозяюшка, по только надобно мне знать, как жилы скрещены — посолонь или супротив? — проговорил он, шагнув ей навстречу и протягивая тусклые крученые жгуты.

Теперь, когда посреди горницы, точно кол трухлявый, торчал муж, а сбоку косил лукавым глазом соглядатай домашний, Харр уже чувствовал себя как рыба в воде, И не таких водил за нос. Он быстро наклонился, как бы разглядывая работу, и белоснежные пряди его волос свесились, загораживай лицо.

— Приходи сегодня к Махиде, — шепнул он и, взмахнув пушистыми, в два ряда, ресницами, глянул прямо в Мадинькино лицо.

Было оно по-прежнему спокойно до неправдоподобия — и непонятно, слышала ли она вообще его торопливые слова.

— Скручено, как всегда, воин-слав, с левой руки на правую. Как ты повелишь, так и будет.

Ага, значит, придет.

— Скрути еще две, только в другую сторону, у меня ведь левая рука оружная. Но это не к спеху.

Он поклонился и протянул старцу крупную синеную монету, припасенную еще с прошлого похода в Межозерье. Старец величественно кивнул, а красавчик его поспешно цапнул деньгу и спрятал за пазухой — похоже, Харр заплатил слишком щедро.

— Это и за те две, что я нынче заказал, — бросил Харр через плечо, чтобы сладкомордый не очень-то радовался.

Он вышел, старательно упрятывая крученые жилы за пазуху. Не привыкший терять своего, завернул к аманту:

— Я тут поиздержался, кое-какую справу оружейную заказывал, так это как?..

— Ты ж теперь у меня вольнорасчетный, покличь казначея-телеса, он тебе отпустит сколь надобно.

Иддс умел бывать каким-то царственно-равнодушным — даже не поинтересовался, на что деньги его кровные употреблены. Ладно, то-то удивится, когда воочию узрит!

Но домой пошел не удивление аманту править — Мадиньку дожидаться. Махиде ничего не сказал, молча кинул тетивы в ту же кучу, где дожидались своего часа обструганные ветки да мешочек с наконечниками, и завалился на постель, тупо глядя в зелень навеса.

Шаги он уловил издали — легкие, упругие. Сразу вспомнились точеные пяточки, оплетенные алыми ремешками, и всколыхнулась досада: привязала-таки она его к Зелогривыо ремешками этими сафьяновыми.

— Эй, Махида! — гаркнул он. — Вино кончилось, сбегай, пока не стемнело. Да худого не бери, поищи получше!

— Да это я мигом!

Что-то в последнее время очень она стала сговорчивой. И тотчас же донесся ее радостный вскрик — уже из проулочка:

— Ой, кого я ви-и-ижу! Оклемалася! Ты погодь, я минутку спустя буду.

— Я сказал — хорошего!!! — У, строфион тебя куда следует, раньше надо было ее послать…

Мадинька скользнула во дворик, сразу протянула травяную сеточку:

— Тут я снеди кое-какой…

Он рванул из ее рук поклажу, швырнул в угол. Притянул к себе, обхватив худые плечики, так что кончики его пальцев легли на остренькие по-птичьи лопатки. Знал, что жаром его дыхания так и обдало ее лицо, точно паром хмельным. Знал, как под коленочками детскими задрожали голубые жилки. Знал, как вот-вот сейчас станут по-вечернему смыкаться ресницы, и золотой дурман застелет глаза…

Да вот только хрен тебе строфионий. Ничего такого не было.

Он отступил на полшага, опуская руки, а она все так же спокойно глядела на него, не отводя ясных очей, и вовсе не у нее, а у него поплыл перед глазами желтый светлячковый туман, и шелестом мотыльковых крыльев донеслись из невозможного прошлого слова чужедальней принцессы: «Непреодолима для нас золотая преграда…»

— Мы с тобой прямо как чужие, — потерянно пробормотал он.

— Ты был нужен мне, господин мой, один ты, и никто, кроме тебя. Только разве я была тебе надобна?