Евангелие от Ивана - Страница 70

Иван Петрович уже без удивления заметил, что Саваоф не говорил, как это делают люди — шевелят губами, а нередко для убедительности сказанного используют мимику, размахивают руками. Нет, Всевышний задумчиво и неподвижно восседал на своем облаке, и его мысли вливались в сознание поэта. Не было нужды отвечать ему вслух — Саваоф читал его мысли. При этом в сознание Ивана Где-то вкладывалось огромное количество информации, которое он не без труда усваивал.

— В России до самого последнего времени не было более высокого звания, чем звание истинного поэта. Поэтому мы и остановились на твоей кандидатуре. Пусть поэты — великие грешники, простим их, но они ближе всех к человеку будущего. Новые русские — согласись, проект Лукавого. Подвергнув страшным испытаниям страну, мы еще больше стали ее уважать и ценить — за долготерпение, мудрую стойкость, веру в лучшее, веру в Спасителя, в конце концов. В стране ой как много грязи и всякой мрази. Но твоими стараниями даже Около-Бричко заболел русскостью, — тут Саваоф позволил себе тихонько, в просторную белую бороду, засмеяться. — Даже киборг нечистого не выдерживает атмосферы России, являет собой нечто человекообразное.

— Я здесь не при чем. Около-Бричко — машина-хамелеон. Ее постоянно модернизируют, наделили способностью к самосовершенствованию.

— Спасибо, просветил старика. Но что же делать с тобой, куда определить? Задал мне задачу Иван Петров! И вот так всякий раз, когда поступают сюда души твоих соотечественников. Посмотришь — вроде бы принадлежала православному, который, во всяком случае, когда гром гремел, хоть через раз, но крестился. Присмотришься лучше — язычнику, а еще внимательнее приглядишься — атеисту. И все это, как нынче говорят, в одном флаконе. Так куда тебя определить — в ад или рай?

— Господи, устал я от бесконечного и бесполезного выбора. Между шилом и мылом. Наверное, лучше было бы попасть в рай. Но, если честно, мне все равно. И в аду души живы.

— Откровенность похвальна. Понимаю тебя так: строили рай на Земле, а устроили ад. Поэтому никуда и не хочется, — объяснил Саваоф и при этом печально кивал головой в знак согласия с собеседником. — А ведь люблю я Русь Святую и Великогрешную! Которая испокон веков выбирает не то, что ей нужно. Или не так выбирает. Где еще, веруя истово в Христа, в глубине души остаются язычниками? Где многовековую мечту человечества о справедливости, названную в последние столетия коммунизмом, смогли так скомпрометировать и извратить? При этом народ, как и христианство, так и коммунизм, приспособил к своим нуждам, переварил в себе. Более того, они запечатлелись в генетическом коде народа. И вдруг — долой Бога! Затем — долой коммунизм! А ведь это отторжение, умерщвление части себя, своей истории и сущности. Своей души, наконец. Если христианство было, есть и будет, то коммунизма никакого не было. Долой тогда — что?

Можно еще согласиться, что конечная судьба всех империй — распад. Хотя ресурсы российской, особенно советской, шли на развитие, так сказать, колоний. Это была империя наоборот: колонии стали метрополиями, а метрополия — колонией. Но как можно было единую и неделимую Русь, триединый народ, разрубить на три части? Как можно было, что называется, на ровном месте, в мирное время, превратить могучую страну в нищенку? Объяснить это можно лишь всенародной погоней за посулами Лукавого. Все свое испохабили, все свое лучшее, временем проверенное, отринули, а позаимствовали у соседей самое гадкое и мерзкое. Сейчас у вас якобы демократия. Какая демократия — как властвовали чиновники, так и властвуют! Только теперь чиновники богатые, поскольку то, чем управляли, приватизировали. Опираются чиновники на бандитов — иначе как народ удержать в повиновении?

Раньше цари, короли да императоры считали себя моими помазанниками. Ради хоть какого-нибудь порядка на Земле на это можно было закрывать глаза. Потом стали утверждать, что всякая власть от Бога. Не спорю. Но кто посмел утверждать, что власть М. Дойчева, Бобдзедуна, Мордаря и иже с ними — моя власть? Только Лукавый и его осатанелые слуги. И демократию тоже ведь скомпрометировали. На самом деле она в принципе невозможна. Всегда были лидеры, вожаки, предводители, руководители, начальники — от слова начало, кстати. Речь может идти лишь о степени демократичности общественного устройства, политической системы. Демократия, то есть власть народа, не может не быть властью Бога. Ибо этой единственный путь к гармоничной, счастливой жизни. Пока же в вашей стране власть от Лукавого и его присных.

Поэтому Русь Великогрешная и похожа на самоубийцу, который решил повеситься, надел на шею петлю, а потом раздумал. И сбросить петлю не может, и жить дальше хочется. Вот и стоит на цыпочках, ни туда и ни сюда. Поскольку ты поэт, выразитель бед и чаяний народных, я, пожалуй, тебя определю в свои нештатные помощники. Прости великодушно, однако ты будешь символом своей страны — висельником, которому жить хочется, но и петлю со своей шеи скинуть не может.

Иван Где-то почувствовал, как под ногами оказался кусок неустойчивой тверди, а на шее — грубая и колючая веревочная петля. Чтобы она не удушила его, пришлось стоять на цыпочках. Попытался освободиться от петли — куда там. Веревка спускалась откуда-то сверху и, как он ни силился приподняться на цыпочках, слабина немедленно выбиралась. Иван Петрович даже подпрыгнул, оттолкнувшись от зыбкой тверди, но напрасно.

Между тем Саваоф, у которого под бородой шевелилась загадочная улыбка, обошел вокруг него и остался довольным собственной выдумкой. Потом положил сухонькую, едва весомую, но очень теплую, руку ему на плечо и сказал сочувственно и проникновенно:

— Не суетись, Ваня. За тобой остается выбор — ад или рай. Я возвращаю тебе могущество, которым ты не воспользовался. Могуществом Добра и Созидания. Могуществом Зла и Разрушения тут тебя искушать некому. Будешь влиять на судьбу своей страны и своих соотечественников — иначе, зачем же я когда-то отметил тебя талантом? Силе твоего духа вновь подвластно гиперпространство, следовательно, ты можешь одновременно находиться во множестве мест. От твоих успехов зависит, будет ли кусок тверди подниматься, удаляясь от преисподней, приближаясь к раю. Заслужишь освобождение от петли и предашься там вечному блаженству. Даша, между прочим, твоя там. Умертвили бедняжку бесы, а тебе суррогатную подсунули. Если же дела твои пойдут хуже некуда, в итоге ухнешь вниз, где грешники, кипящие в котлах, с аплодисментами встретят тебя в VIP-отделении.

— Господи, а нельзя ли сразу в ад?

— Нельзя, Ваня. Сочувствую, адская жизнь тебе привычнее. В раю, чего доброго, с непривычки забузишь. Но, извини за пафос, ты олицетворяешь судьбу своего народа — помни об этом! Возрождай души, кому же, как не вам, художникам, моим самым доверенным работникам, заниматься этим? Художники если не понимают, то чувствуют.

— И сколько же мне предстоит находиться между преисподней и райскими кущами?

— Как на исповеди: не ведаю сам. Не переживай только напрасно: ты — душа, а она бессмертна. Все зависит от того, как скоро твои сограждане станут освобождаться от власти Лукавого и его синклита, небесного и земного, вновь твердо станут на дорогу к Истине. И возвратят страну на извечный и естественный путь развития. От каждого, и от тебя в первую очередь, многое зависит. Не сомневайся, я не оставлю тебя одного. А чтобы было не очень скучно, будешь вращаться по кругу. В конце каждого круга и станем встречаться. Обсуждать состояние работы на духовной стезе. В добрый путь, Ваня!

И Саваоф легонько подтолкнул Ивана Петровича в спину. Тот плавно поплыл на куске тверди и с веревкой на шее. Вокруг — небесная темная синева и множество мерцающих холодных звезд. Родного Солнца, как и в первый раз, нигде не было. «Так вот куда я вылез, вернее, влез», — с грустной иронией подумал он.

Единственным разнообразием на его пути были прозрачные, жидкие облачка. Они поднимались и опускались, иногда, клубясь, плыли рядом с ним, как бы сопровождая его. Складывалось впечатление, что они что-то ожидали от него. Должно быть, догадался Иван Петрович, это были погубленные и потому неприкаянные души, блуждающие в здешнем эфире. Попытался с ними заговорить, и они откликнулись. Как лавина на него хлынули их беды и несчастья, исповеди, мольбы и покаяния. Вначале даже пожалел, что вступил в контакт с ними. А потом вспомнил о своей силе духа. Разве не в его власти наделять души добрыми помыслами, честью и достоинством, любовью к ближним? Деятельной заботой о своей стране и своей планете? Разве не в его власти возвращать обновленные, очеловеченные и облагороженные души на Землю, людям? И не в этом ли суть его благой вести, сиречь Евангелия?