Евангелие от Ивана - Страница 7

Однако ему надо было для себя делать вывод. Неутешительным он получался: Зло и Добро поменялись местами, причем Добро истончается с каждым днем, а Зло жиреет и наглеет. Люди в ловушке, словно в круговом туннеле Зла, который превратился в последнее время в своего рода синхрофазотрон — малейшей искорки Зла достаточно, чтобы вызвать шквал всевозможного негодяйства и сволочизма. И нет пока никаких возможностей, чтобы в сознании людей Добро заняло свое место, а Зло — свое. Так пусть же и Добро послужит Злу, пусть же нигде, ни в чем, никогда и никому не будет Добра!? Может, лишь тогда люди истоскуются по Добру и вспомнят о нем? Но жить без Добра, во Зле и во имя Зла?! Это зверь не ведает, что такое Добро и что такое Зло, но и ему хочется Добра. Но клин клином?..

Не ведает нынешний Московский Лукавый, что такое Добро и что такое Зло?! Будет способствовать тому, чтобы они заняли положенные им места?! Бессмысленно в данном случае говорить, но так хочется сказать: «Ох, не лукавьте…» Вот уж поистине, ваше сатанинское превосходительство, лучшего помощника, чем старый кусок березовый чаги, отныне вам не сыскать! Не сыскать…

На глаза Великого Дедки, в кои веки, навернулась влага — жалко ему было разнесчастную огромную страну, но тут же взял себя в руки и подумал о том, что стрекозы, однако, побойчей засверкали прозрачными крылышками, кружась над безмятежной гладью воды и ярко-желтыми кувшинками.

Если бы кто видел в этот момент предводителя доброжилов, то поразился бы его сходству с врубелевским Паном, только плачущим. Впрочем, когда художник писал картину, Великий Дедка посещал его воображение.

За исполнение должности новый Московский Лукавый взялся круто, руководил, подобно стальному вождю одного сорокамиллионного народа, в основном на месте. Поймал как-то Кощея Бессмертного, давнего оппонента своего предшественника, и велел ему пределы киностудии «Союзмультфильм» без особого разрешения не покидать. Под страхом того, что тут же его обломает — точнее, сломает кончик иголки, в котором, как известно, запрятан исход его бессмертия.

Беса-эколога отправил в ознакомительную командировку в Индию — поучиться организации массовых отравлений. Бесу-дендрологу дал контрольную цифру — извести в ближайшие годы не менее миллиона деревьев в Лимитграде. Иначе он ненавистную ему столицу и не называл.

Бес-эколог присутствовал при выдаче задания и посмел предложить свои услуги: в его лабораториях подготовлена и испытана новейшая смесь для освобождения белокаменной в зимнее время от снега и льда. Смесь на основе обычной соли, иногда с добавлением хлористого калия с повышенным радиоактивным фоном — так сказать, для взбадривания и ускорения биологических процессов. Особенно хорошо отзывались торговцы автомобилями и обувью — от смеси их товары приходили в негодность куда быстрее, поэтому коммерсанты готовы были платить повышенные взятки чиновникам.

— Утверждается, — произнес 666-й и уточнил задание: — Предстоящей зимой Лимитград пересолить так, чтобы троллейбусы превратились в электрические стулья на колесах. Прикоснулась к ступеньке какая-нибудь лимита — и на тот свет. Пересолить не менее семисот тысяч деревьев. И организовать серию показательных посадок по одному-два дерева городским начальством, гостями Лимитграда. Чтобы возле каждого нового дерева торчало по двадцать телекамер. Чтобы все видели и возмущались неслыханной показухой. Имитация, имитация всего и вся, суррогаты вместо всего натурального, умозрительное вместо подлинно разумного, и при этом популизм-ложь, популизм-подлог, популизм-разрушение — вот что взывает к жизни самые прекрасные черты современного человека!

Новый 666-й, несмотря на язвительность и ироничность своего ума, имел слабость увлекаться произнесением собственных речей. При этом он терпеть не мог других говорунов — посылал тучи соглядатаев на митинги и демонстрации, называя их подчеркнуто демон-страциями. Требовал подробнейших отчетов о том, что там говорилось, чтобы можно было в сообщения средств массовой дезинформации внести необходимые коррективы. Однако там несли такую ахинею, что обычно никакого вмешательства практически и не требовалось. Что особенно радовало Лукавого: в процессе самоиндуцирования помешательства один вольтанутый заражал как вирусом гриппа своей дурью всех окружающих. Крыши поехали у миллионов. Поэтому здравые мысли выглядели совершенно дико и нелепо, порой даже вызывающе оскорбительно, невероятно раздражали электорат, как с некоторых пор стали называть народ, тот самый, который с благословения начальства сам себе столько лет пел аллилую.

Однако готовность столичного электората к осатанению, безо всяких усилий со стороны нечистых, была неожиданна и озадачивала Лукавого — получалось, что миллионы новых слуг Сатана получал как бы на халяву. И выходило, что Лукавый и его присные в глазах всенечистого владыки представали отпетыми бездельниками.

Столичная бесовская рать зорко приглядывалась к первым шагам нового своего предводителя. Никто из нечестивой компашки не мог допустить, что их командира сменили ради уничтожения пусть даже миллиона стволов зеленых насаждений или же для замечания Бабе-Яге: «До каких пор будешь лётать на ступе с метлой? Выпиши на складе фотонную ракету». Они осознавали, что им угрожает неизбежная перестройка, и поэтому анализировали его каждый шаг.

Он часто куда-то исчезал — доходили слухи через ведьм-связисток, что ошивался в генштабе Всеселенского Сатаны, мотался по столицам союзных республик. Готовил какую-то крупную акцию, настолько крупную, что потребовалась координация во вселенском масштабе.

Появилось совершенно секретное новшество. В глухом лесном овраге, однако рядом с Грабьлевским шоссе, появился модуль, который обслуживала исключительно импортная зондеркоманда. Через него в величайшей тайне проходили многие узнаваемые лица — крупные партийные и государственные чиновники, депутаты, так называемая творческая интеллигенция. И даже многие попы — прямо в черной униформе и с крестами на пузе, а кто и в широкополых шляпах или роскошных тюрбанах. Нечисть склонялась к предположению, что там шел процесс суперактивного приобщения их к ценностям цивилизации, но с заокеанским акцентом. Иными словами, столичный бомонд расставался там как со старой одеждой на пункте утильсырья со своими душами и убеждениями. Если, разумеется, таковые обнаруживались. Но все, без исключения, получали стандартное новое мышление с компасом, ориентированным только на Запад, и приводили в наивысшую готовность, погребенные до поры до времени под слоем моральных предрассудков, способности к предательству, продажности, беспринципности, короче говоря, весь набор демонизма по полной программе.

Засекли там нечистые и Аэроплана Леонидовича Около-Бричко — не узнаваем стал рядовой генералиссимус пера. Во-первых, помолодел, таскался по кабакам, в которых тусовалась профессиональная «демократия», и даже успешно приударял за «демократками» и «демократами», принципиально презирающими старую мораль. Известные технические причины у него были устранены, и он превратился в бисексуального полового гиганта. Более того, кикиморы, обслуживающие модуль, смонтировали его, явно из хулиганских побуждений, не как социал-демократа, а сексуал-демократа. Во-вторых, полностью переиначили биографию: теперь он происходил из дворян, родители были репрессированы, да и сам Аэроплан Леонидович, оказывается, весьма преуспел по диссидентской линии — только то и делал, что боролся с коммунизмом и советской властью, совершил несколько ходок в места отдаленные. Вот уж поистине: нет ничего тайного, чтобы не стало явным. И вращался он теперь преимущественно в известных то ли межрегиональных, то ли, в соответствии с его новой сексуальной ориентацией, в межанальных депутатских и иных группах. В том числе, по занудной официальной терминологии, в группах риска.

Нечестивая общественность на его примере окончательно пришла к выводу о назначении модуля близ Грабьлевки: перепрограммирование элиты электората в рыцарей типа без страха и упрека. Без страха — в смысле без угрозы какого-либо наказания за что угодно, поскольку было разрешено все, что не запрещено законом. Любое же запрещение или ограничение объявлялись пережитками проклятого тоталитарного прошлого, тем самым перед боевиками от Лукавого, или точнее, от «демократии», открывались безграничные просторы беспредела и безморалья. Без упрека — в смысле освобождения от угрызений какой-то там совести, которая по примеру третьего рейха также упразднялась.