Евангелие от Ивана - Страница 11

«Есть не придавать значения бюрократической волоките, товарищ подполковник!» — лихо брал под козырек Василий Филимонович, удивляя прохожих на улице совершенно неожиданным отданием чести да еще неизвестно кому.

Но слава пошла как бы по второму кругу. Начало ему положила якобы комсомольская журналистка. Василий Филимонович вначале подумал, что она еще школьница и сотрудничает в газете, чтобы потом поступить на факультет журналистики. Когда впервые на нее взглянул, в душе сразу же шевельнулось чувство жалости. От горшка три вершка, ни рожи, ни кожи, к такой и по пьянке никто приставать не станет. Прыщи, очки и сигарета в зубах. Пальчики крохотные, как у обезьянки, а голос хриплый, чуть ли не бас.

Расслабился Василий Филимонович в беседе с нею, вальяжно ссылался на публикации в других изданиях, предъявлял их собеседнице, поскольку полный комплект газетных и журнальных вырезок всегда носил в командирской планшетке. Она записывала его рассказ на магнитофон, помечала что-то в блокноте и лишь изредка задавала уточняющие вопросы.

Когда же он, спустя несколько дней, прочел статью «Мент разбушевался» Маши Киллерман, то у него фуражка с головы поехала, поскольку растительность там встала по стойке «смирно!». Эта пигалица на все сто процентов состояла только из злости, лжи, яда и ненависти.

В статье писалось, что он заявился в Шарашенский уезд спасать от судебного возмездия родного племянника Романа Триконя, который изнасиловал в кинобудке малолетнюю школьницу. Об этом заседании суда в Шарашенске до сих пор вспоминают с ужасом — некто Мокрина Ивановна, якобы бывшая партизанка, но уж точно — родственница героя статьи, то есть Василия Филимоновича, открыла прямо в зале суда стрельбу из пулемета, причем боевыми патронами. Местный участковый капитан милиции Сучкарев, рискуя жизнью, мужественно бросился на пулемет озверевшей террористки районного масштаба и предотвратил неминуемую трагедию.

Но «главного Триконя» в зале не было. Хорошо заложив за воротник для смелости, он отправился на мотоцикле родного племянника в суд. Однако по пути ему примерещилось, что бульдозер крушит колхозную теплицу. Естественно, страж порядка набросился на бульдозериста, которым оказался реабилитированный недавно, как жертва незаконных политических репрессий, Максим Парватов. Разбушевавшийся мент избил жертву тоталитаризма так, что того надо было срочно отправлять в больницу, но вместо этого бросили в карцер. Столичный мент нанес также тяжкие побои сержанту милиции и нескольким дружинникам, пытавшихся унять самодура. За этот «весомый вклад» в создание правового государства министр внутренних дел наградил хулигана в форме именными часами! Так держать, товарищ главный держиморда!

Между тем на участке этого Фантомаса в милицейской форме из года в год растет преступность, жители возмущены бездеятельностью участкового. Например, житель микрорайона А. Л. Около-Бричко семнадцать раз обращался в отделение милиции по поводу различных безобразий на участке, но ни разу не получил ответа по существу.

— Ну что, дырку под орден приготовил? — встретил вопросом Семиволос.

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Ври больше. А то я вас не знаю.

Он поднял газету над столом и шмякнул ею по столешнице.

— Читал?

— Так точно. Но там все же наоборот! А эта бабка с пулеметом — вообще бабушка невесты племянника…

— Бабка с пулеметом, говоришь, да? Разгуливают милые бабушки с «дегтярями» по нашим деревенькам. Да ты хоть соображаешь, мать-перемать, в какую мы историю вляпались? — заорал Семиволос, матерясь как последний бомжара.

— Я, по-вашему, неправильно поступил? Да я как «Отче наш» наизусть помню ориентировку на Шакала: «Парватов, он же Рура, он же Икало, кличка Шакал, Юрий Серафимович, родился в Москве в 1948 году… татуировки — Ленин и Сталин…». Какой из него диссидент, когда у него грудь как первомайский плакат с вождями пролетариата? Да и не Максим он!..

— Вася, извини, но думать иногда все-таки следует, — Семиволос побледнел от ярости, посиневшие губы у него запрыгали. — Ты поступил правильно! Только очень правильно! И поэтому вместо дырки под орден могут насверлить тебе много дырок из автоматического оружия. А уж подвести под статью и так далее — как пить дать… Ты, герой, мать-перемать, задержал крупную криминальную фигуру, которая отсиживалась в глубинке. Но дело не в тебе. Статья направлена против органов охраны правопорядка, против министра — тут игра идет крупная. Не про тебя эта игра, пойми. Не по глупости, а потому, что ты многого не знаешь, можешь им подыграть и наделать таких бед, размер которых и представить не можешь. Они рассчитывают на то, что мы возмутимся этой пачкотней и начнем защищать свою ментовскую честь и достоинство, что ты обратишься в суд — вот тут-то они и побанкуют! Поэтому, дорогуша, бери ручку и пиши заявление…

— Какое заявление? — выстрелил, а не спросил Триконь.

— Ты меня заикой сделаешь такими вопросами! Об отпуске, начиная, — Семиволос пошелестел листками перекидного календаря, — с позавчерашнего числа. Бери листок, садись тут и пиши. И чтоб через час тебя не было в Москве. Отправляйся в свой Шарашенск, присмотри за племянником — у него наверняка пойдут неприятности. А за отпускными пусть завтра придет ко мне твоя благоверная…

В голове Василия Филимоновича никакое заявление не складывалось, поскольку там все смешалось и перепуталось: за то, что задержал бандита, на которого охотился угрозыск по всему Советскому Союзу, надо «ложиться на дно»! Как же так: получается, лучше всего дружить с бандитами? На фига тогда какая-то милиция — пусть бандиты управляются сами, без нее! На орден губы раскатал… Весь этот ком мыслей не давал ему сосредоточиться — надо писать какое-то заявление на отпуск? Какое заявление — рапорт! Семиволос, наверное, тоже от такого поворота событий сбрендил…

Подчиненный явно впал в ступор, и тогда начальник решил вывести его из этого состояния совершенно неожиданным известием. Он подошел вплотную к участковому и, оглядываясь по сторонам, зашептал ему на ухо:

— Не хотел говорить, Вася, но так тому быть — скажу. Мне приятель из конторы глубокого бурения сообщил по дружбе: ты задержал, знаешь кого? Матерого американского шпиона! Догадываешься, что сейчас за такое бывает? То-то же… Твоего майора-кавказца, с которым ты этого цэрэушника определял в СИЗО, уже из органов уволили. Скандал с американцами заминают. Так что пиши, Вася, пиши… И дуй в Шарашенск, сиди в избе у брата…

Он решил не сдаваться и выбраться. Руки-ноги были целы, к тому же его почему-то не вскрывали, иначе он бы никогда не «воскрес». Доски домовины были хлипкими, из гнилой шалевки, гвозди заколотили халтурно — не в дерево, в пустоту. «Зачем гробы заколачивают, чтобы такой, как я, не вздумал вернуться?» — подумал он, а от мысли, что Литфонд мог не по его рангу раскошелиться на дубовый и лакированный гроб, стало дурно.

Воздуха не хватало, но дышать еще можно было. Он откуда-то все-таки поступал. Видимо, и тут халтура выручала — наверняка заваливали домовину засохшими глыбами. Раскачав крышку руками, а потом, перевернувшись в гробу, Иван Где-то приподнял спиной один край и решил в образовавшуюся щель сгребать сухие комки земли под себя. Вырыл небольшую пещеру, дошел до твердой стенки могилы. Голыми руками ее невозможно было взять. Отодрал кусок доски, сделал из нее стойку, укрепил крышку. Другой кусок доски стал роющим инструментом, ковырялкой.

Сколько он рыл нору наверх, утрамбовывая землю ногами, чтобы расширить жизненное пространство, Иван не знал. Хотелось есть и пить, во рту давно пересохло, а туда то и дело попадала земля. Не было слюны, чтобы сплюнуть ее, но еще хуже было, когда частички грунта попадали в глаза. «Не открывай глаза, все равно ничего не увидишь!» — убеждал себя он, однако все равно открывал и вновь платился за многолетнюю привычку жить с открытыми глазами.

Наконец-то над головой земля кончилась и что-то зашелестело — венок, догадался. Расширив отверстие и высунув голову из земли, а затем и выпростав руки, на всю грудь набрал колкого и пахнущего хвоей воздуха. Отдышался. «Интересно: кто же оказал уважение на уровне венка?» — с иронией подумал и выбрался окончательно на этот свет.