Евангелие лжецов (ЛП) - Страница 53

Взгляд пробегает по лицу Пилата — влево и вправо — словно ему захотелось, чтобы стало больше солдат вокруг него. Словно он решил отказать им в выдаче Бар-Аво, и после чего его жизни стала бы угрожать опасность. В толпе достаточно людей, чтобы бросились на них. Те люди стали одним голосом, сознанием и сердцем. Эта толпа хочет Бар-Аво.

«Очень хорошо!» выкрикивает Пилат. «Я выслушал ваши пожелания! Я надеюсь, что великодушие Рима воодушевит вашу преданность! Вашу любовь Императору! И прекратите ваши жалкие восстания! Я знаю, что Бараббас, ощутив его милосердие, присоединится ко мне в страстном желании мира между великими народами Рима и Евреев!»

Друзья Иехошуа все еще зовут его и пытаются приблизиться к возвышению платформы, на которой стоят эти двое людей. Иехошуа стоит совершенно безмолвный, с поникшей головой, с руками, связанными, как и Бар-Аво, за спиной. Бар-Аво смотрит на Иехошуа, пока один из солдат Пилата начинает разрезать толстые веревки.

И тогда Иехошуа, наконец, поднимает свой взгляд. Он выглядит потрясенным, напуганным и одиноким. Он понимает, что не смог выиграть спор на известность, что каким-то образом не смог завести достаточно много друзей или достаточно преданных ему друзей, чтобы они смогли сразиться за него в этом бессмысленном сражении.

Бар-Аво слышал поговорку раввинов, что один верный друг стоит целой армии поклонников, что глупцы любят обращаться ко многим людям, а мудрецы советуются лишь с теми, кому доверяют. Они неправы — раввины — в этом случае. В мирное время человек наслаждается выбором небольшого количества своих друзей. Во времена войны необходимо набираться любовью людей, как запасаются зерном, маслом и водой перед неблагоприятными временами. Друзья Бар-Аво — это его сокровищница. Они спасли его жизнь.

Пилат не обязан его отпустить, даже сейчас. Нет закона, по которому он должен слушаться людскому желанию, и нет никакого устава и указа из Рима, чтобы спрашивать их желания. Но Пилат слишком осторожен, чтобы воспротивиться толпе. Он, как в игре тали, бросил кости, надеясь на Венеру, а получил Стервятников.

Они, наконец-то, прорезают веревки Бар-Аво. Кожа на запястьях воспалилась, а руки онемели. На правой руке появился порез от ножа — они не осторожничали, разрезая, или, может, порезали его нарочно. Солдаты протолкали его за плечи к краю платформы и то ли сталкивают его вниз, то ли спускают. Он смотрит назад. Голова Иехошуа все так же поникнута. Они встречаются взглядами, когда Бар-Аво касается земли, и его друзья окружают его, обнимают и начинают хлопать и бить его по плечам.

Бар-Аво говорит: «Мне очень жаль», и хоть его слова заглушаются шумом толпы, ему кажется, что, скорее всего, Иехошуа распознал его слова с губ и понял — из-за движения его головой. Как будто кивнул головой, как будто слегка улыбнулся, как будто всхлипнул вздохом плечей.

Его трогает этот неопределенный жест. Друзья тащат его, а он размышляет о том, должны ли они затеять освобождение Иехошуа, как стали бы делать так ради своих вожаков. Но подобные затеи слишком рискованы — они даже для него ничего не готовили. Они, скорее всего, потеряют двадцать человек ради спасения одного. Странно, на самом деле, что такая мысль пришла к нему, поскольку этот человек для него — никто. За исключением, конечно, того, что этот человек умрет за него, и чья смерть купила ему жизнь.

Он жил всю свою жизнь как раз наоборот тому, как жил свою жизнь Иехошуа, и вот почему он, Бар-Аво, жив, а Иехошуа умрет.

На мраморной площади, когда триумфально покидает он ее, остаются несколько плачущих мужчин и женщин. Он поворачивает свою голову опять, чтобы увидеть как уводят Иехошуа через железные ворота в подземелье, откуда его отвезут на место казни. Ворота быстро закрываются за ним, и Бараббас больше не видит лица.

Позже он сидит внизу у места, где казнят осужденных. Он сейчас — самый свободный бандит и убийца во всей Иудее, потому что сам Префект освободил его перед лицом многочисленной толпы, и он может идти туда, куда хочет и делать то, что нравится.

К тому же двое из казненных в этот день сражались с его людьми, воровали зерна и оружие у римлян. Он платит стражникам, чтобы те надрезали им запястья, когда вбивают гвоздья, и конец наступит быстрее, и он ждет, пока они не оседают смертью. Он забирает их тела для погребения до прихода вечера, как должно быть. Он уже сказал своим верным подчиненным принести кошельки с серебром семьям казненных. Так заводят друзей и остаются друзьями.

Он мог бы попросить стражу сделать то же самое с Иехошуа, чтобы облегчить ему уход из жизни, но там стоят какие-то люди из его семьи и его друзья. Один из них, который плакал на площади, плюется и кричит, когда он проходит мимо: «Убийца! Ты должен быть на этом кресте, а не мой учитель!»

И он решает, что больше не должен думать об облегчении смерти.

Это не самый худший, во всяком случае, способ умервщления, придуманный в Риме. Есть такой особенный способ, который начинается с того, что вешают человека вверх ногами за щиколотки между двух деревьев, а потом медленно, в течение многих часов или дней, распиливают его напополам от паха до горла. Поразительно, как долго может жить человек в такой позиции вверх ногами, когда умирают гораздо быстрее, стоя на ногах. Наоборот, распятие милосердно. Он слышал еще об одном способе в Персии, когда личинки одного вида жуков засовывают под кожу, и человека кормят молоком и медом, чтобы оставался живым, пока личинки проедают ходы в его жилах и гнездятся у него в животе, и иногда выползают через глаза, уши и нос, пока тот все еще жив. Жить, чтобы исходить криком. Смерть — неизбежная вещь в списке жизни, и в то же время постоянно вызывает интерес для человеческой изобретательности. Странным образом он поражен, если не восхищен этим. У него никогда не было склонности к изобретению подобных способов.

И, когда он проводит время у крестов, у него возникает вопрос к себе: может, его судьба — тоже закончить свою жизнь здесь, распростертым, едой для воронов. Скорее всего так и есть, решает он. Так все ему и выпадет. Он присоединится к тысячам тысяч людей, прибитых гвоздями Римом, но самое важное — это в том, что он сделает все возможное, чтобы исцарапать лицо Риму задолго до того дня.

Позже, он находит того, кто предал его. Своего близкого друга Я’ира, кто был самым верным и самым преданным его последователем, кто сражался вместе с ним — его дорогого сердцу Я’ира.

Слезы в глазах Бар-Аво.

«Я верил тебе», говорит он ему, «я дал тебе все, я оберегал тебя и твою семью, ты же брат мой».

Я’ир, связанный в запястьях и щиколотках, с заткнутым кляпом ртом, молчит.

«Если бы у тебя была какая-то причина, хоть какая-то причина, может, все было бы по-другому».

Я’ир даже не пытается заговорить. Глаза уже мертвы. Какая возможная причина? Только та, что он сдался, взял деньги римлян, согласился предать их, потому что Рим был единственной стоящей силой, и это был единственный путь добиться расположения Рима.

Бар-Аво выпрыгивает со своего стула и бьет его по лицу, но тот ничего не произносит.

Они держат его в таком состоянии три дня. Им приходится выполнить определенное количество неприятной работы, чтобы убедиться в том, что они знают все, что знает он. Бар-Аво наблюдает большую часть времени, но не участвует в этом, и позже всем становится ясно: Я’ир не знает многого.

В конце концов они вешают его на дереве возле поселка, где он прятался, и обставляют все так, будто он сам наложил на себя руки. Если кто-нибудь спрашивает об этой истории или сомневается в ее подлинности, никто не осмеливается сказать ни слова вопрошающему.

Позже он посылает узнать, что произошло с последователями и семьей Иехошуа. Не ради одних добрых чувств: толпе черни стал нужен новый предводитель. До него доходит искаженная история, что тело казненного было похищено, возможно, его семьей, или, возможно, каким-то приспешником, который захотел сделать место поклонения святому человеку. Он просит своих людей, чтобы те доложили ему, если узнают всю правду о том, что случилось, но никто не приносит ему убедительных вестей об этом.