Этой ночью я ее видел - Страница 6

А нельзя ли немного пошустрее, вдруг воскликнула она, саданув кнутом по крупу Лорда. Лошадь под ней взвилась, словно очнулась ото сна, и спустя мгновение, понеслась вскачь. Она приподнялась в седле и своими правильными движениями заставляла ее скакать все быстрее. Я погнался за ней и настиг на широком лугу. С восхищением я воскликнул: да ты скачешь, что польский улан. Она рассмеялась, улан, повторила она, польский улан. Она свернула на тенистую тропинку вглубь леса, я немного испугался за нее, какая-нибудь ветка могла ее сшибить с коня, но она вполне управлялась с ним, на лесной прогалине командой принудив остановиться, ловко спрыгнув с его спины.

Будь ты мой новобранец, сказал я, я бы теперь тобой гордился. Да и собой тоже.

Всего лишь несколько недель назад она всякий раз начинала дуться, если я заводил речь о новобранцах. Теперь же только рассмеялась.

Значит, произнесла она, твой новобранец закончил обучение.

Можно сказать, что так. Если только ты не хочешь научиться еще и стрелять.

Я развил мысль, на этом этапе новобранцы могут приступать к боевым заданиям: стрельба на скоку, упражнения с саблей, атака и отступление. Что же до наших занятий, то они подошли к концу.

К концу? спросила она, почти что изумленно.

Потом мы уселись на траве. Я решил, что она заведет разговор на излюбленную тему о лошадях и свободе, но в тот послеполуденный час она смотрела немного рассеянно вдаль на Саву, на вытянутые тени, что падали на поросшие травой склоны. Неожиданно она положила голову мне на колени и посмотрела мне в глаза. С вашего позволения, промолвила она, уже лежа в моих объятьях. Можно подумать, я тут вообще мог давать какие-то разрешения. Или в них отказывать. Что бы сейчас сказала Елица? спросила она. Лучше бы, подумал я, она спросила, что сказал бы сейчас Лео, ее муж. Елица была далеко, в Валево, уже месяц прошел с ее последнего письма, в котором уже не было ни одного «ох, как ты далеко, как я скучаю по тебе», а вместо этого всего лишь «надеюсь, что тебе хорошо в Словении, а также надеюсь, что скоро тебя повысят и ты предстанешь со звездочками капитана, твой отец будет очень гордиться». Елица была далеко, а вот муж Вероники близко, и уже этим вечером он, может быть, прикатит на своем спортивном авто, в белом костюме, и уже этим вечером спросит, ну, и как продвигаются дела у нашей наездницы? Погладь мои волосы, велела она. Я знаю, что тебе этого хочется, произнесла она, в то время как я какое-то мгновение колебался. У меня перед глазами возник майор Илич, офицерская честь, говорил он, офицерская честь. Но непроизвольное и неудержимое движение моей руки было сильнее офицерской чести, которой непозволительно использовать в личных целях самого преданного и несмышленого новобранца, что уж говорить о вверенной ему ученице, тем более о замужней женщине, жене друга майора, одного из столпов местного общества, что воздвигало невидимые барьеры, из-за которых Вероника чувствовала себя в изоляции и несвободной.

По счастью, тем вечером его не было. То, что случилось, скрыть было бы невозможно. Мы были на верху блаженства, и в этот день все стало по-другому. Даже шоферу, который переминался на месте, открыв двери и уставившись в одну точку в горах, в то время как мы долго прощались, наверняка, было ясно, что происходит. Когда они, наконец, уехали, она помахала мне белым платком, который затем на повороте, прежде чем скрыться из виду, выпустила из рук. Я припустился по пыльной дороге и подобрал его.

Обучение мы, особо не сговариваясь, продолжили. У нас было две недели для восхитительных осенних прогулок верхом и для нас двоих. Две недели в сентябре, когда в окрестностях Любляны на исходе полудня поднимается марево, а над ним возвышаются деревья с пожелтевшими листьями. Меж тем Вранац и Лорд, с клубящимися облаками пара из ноздрей, носились по лесным просекам, подминая опавшую листву и стуча копытами по колдобинам разбитой дороги. Или же с удовольствием нежились на привязи у дерева на полуденном солнышке, окончательно разгонявшем к одиннадцати часам белесую дымку, в то время как мы устраивались на лесной прогалине, как бы она выразилась, свободные, свободные, будто были одни на этом свете. По крайней мере, на этом его конце.

По тому как исподволь, едва ощутимо, уже сгущались тучи предстоящей грозы: в Германии маршировали и митинговали, а в Италии на особых судебных процессах проходили суды над словенскими патриотами, на утренних поверках в казарме я узнавал, что королевская армия находится в ожидании больших осенних маневров, которые докажут, что она готова ко всему. Не случись того, что случилось между нами с Вероникой, я был бы в смятении, а мой эскадрон усиленно бы занимался военной подготовкой, известие о маневрах заставило бы мое сердце биться еще сильнее, потому что приходит время, когда офицер моей закалки — каждый настоящий офицер — показывает все, на что способен. Что он готов ко всему. Шанс получить повышение по службе — это сопутствующий результат, об этом говорят, когда маневры окончены, а готовясь к походу, никто об этом не задумывается, дело само по себе захватывающее. Теперь вдруг все это перестало меня занимать. Сердце начинало учащенно биться, когда я приезжал в Штепанскую Вас, и билось еще сильнее от мысли, что забьется еще сильнее, когда она окажется там, и успокоится, как только мы заговорим. Успокоится в уверенности, что мы снова одни, только мы вдвоем, наедине со своей тайной. Не знаю, как это она подстроила, или же это было счастливой случайностью: за те две недели я вообще не видел ее мужа, по утрам ее привозил шофер: к вечеру, иногда уже в сумерках, он терпеливо ожидал, покуда мы не появимся. Теперь он и меня отвозил домой, сначала высаживал меня в Полье, где я жил в маленькой квартирке в одноэтажном доме, затем отвозил в центр города ее. И переносил долгие прощания. И это мне тоже неизвестно, как ей удалось добиться молчания этого человека.

Как-то поздним вечером, была уже почти что ночь, она заявила, пока мы ехали, что ей хочется посмотреть, где я живу. Я был смущен. Квартира у меня была скромная, комната и маленькая кухонька, удобства в коридоре. Здесь были квартиры и других офицеров, двери в длинный и сырой коридор то и дело открывались, каждый раз, когда я приходил или уходил, вылезала чья-нибудь башка — офицерская, женская или детская. Этот коридор был этаким местом для общения, местом, где можно было встретиться и потрепаться, нам нравилось общаться, особых тайн ни у кого не было. Нас было трое холостяков, два прапорщика жили там с женами и кучей детей. Я не был в восторге оттого, что Вероника собиралась обозреть мою холостяцкую конуру, чтобы открывались двери в коридор или окна во двор, под прицелом любопытных и вместе с тем готовых хранить секреты, всепонимающих и хитроватых взглядов. Я был уверен, что уже наутро в казарме поползут разговоры о визите дамы. Но она упорствовала. И ушла только около полуночи. Позднее я как-то спросил ее, как ей удалось, что Лойзе, так звали шофера, не проболтался о том, что происходит. Ведь он бы мог потерять место, может, она подкупила его? Уж чем-чем, а этим я не занимаюсь, обиженно ответила она, а потом рассмеялась: это все мое обаяние. Это было нечто большее, нежели обаяние. Было в ней что-то, за что ее обожали шофер, оба коня и молодой кавалерист-поручик, у которого от того, что она была рядом, от ее белокурых волос, смеха и прикосновений и поцелуев голова шла кругом, да так, что он забывал о казарме, о своем эскадроне и маневрах, об офицерах, с которыми делил кров, и об офицерской чести, о которой ему однажды напомнил майор Илич.

По всей видимости, в ней души не чаяли и аллигатор, и Лео, ее муж.

В те две недели я его не видел, однако, это еще не означало, что он прекратил свое существование. И если в сентябре тридцать седьмого мы с ней ничего другого не воспринимали, были только мы и две наши лошади, это еще не значило, что вокруг нас вообще нет белого света. Или, что мы в нем невидимки. В том милом ресторанчике «Под каштанами», куда мы заходили обедать, нашу пару уже довольно хорошо заприметили. В этом, конечно, не было ничего такого, что инструктор верховой езды со своей ученицей после полудня вместе ходили обедать, если бы Вероника так решительно не переступала невидимые грани, о которых она иногда говорила. В присутствии официанта, стоявшего возле нашего столика в ожидании заказа, она во весь голос заявила, не обращая на него внимания: Мой муж дико ревнив и всегда возит охотничьи ружья на заднем сиденье.