Это сильнее всего
(Рассказы) - Страница 59

Степан решил идти по стопам отца. Но из старых мастеров никто не захотел быть его напарником.

И тогда мать сказала сыну, что она будет этим напарником.

Среди каменщиков печники почитаются мастерами первой руки.

В сложении дымохода, в расположении колен, заслонок-клапанов, как и в музыкальной трубе, главное — пропорции.

Печника отличают по шву кладки. Тонкий, чуть выпуклый рубец шва говорит о взыскательном мастере.

Невзгоды обучили Анну ремеслу печника.

Максим иногда брался переложить печь.

Оставив в хате кирпичные развалины, мокрую кучу глины, начав работу, он никогда не доводил ее до конца.

Хозяева приходили к Анне с толпой родственников и кричали.

Окруженная этой разъяренной толпой, Анна была вынуждена идти и заканчивать кладку.

В труде Анны была вдумчивая опрятность, свойственная женщине.

Печи ее не были похожи на кирпичные склепы, украшающие деревенские кладбища.

Осмелев, Анна выводила узорные карнизы. После отбелки расписывала печь петухами и писала изречения, вроде таких: «Муж, не серди жену, а то борщ скиснет».

В этих печах пламя не сжигало попусту дров и не глодало поленьев, как беззубый щенок — кости.

Это пламя можно было сравнить с чинным, приятным гостем, кушающим медленно, спокойно, сытно, но в меру.

Вот какие печи умела класть Анна.

Степану была противна работа деревенского рукодела. Был он в ту пору щуплым, вертлявым пареньком с пегим от веснушек лицом, напористым и задорным.

Пользуясь именем отца, первого верхолаза и трубоклада, Степан, сыскав подрядчика, договорился сложить трубу на пивном заводе.

Мать дала свое согласие идти напарником Степана.

Но где это видано, чтоб женщина-мать работала каменщиком, да еще на такой грозной и тяжелой работе, как кладка заводских труб!

Придя на завод, Чибиревы увидели суетящихся в панике по двору рабочих.

А на трубе возле самой вершины, вцепившись в скобы, висел человек, и еле слышно доносился оттуда его стонущий вой.

Подрядчик, не желая себе сраму за то, что на него будет работать верхолазом баба, позвал печника Жужелицу.

У Жужелицы были покатые плечи, свисающие ниже колен руки и слава отчаянного человека.

Для потехи Жужелица, присев на корточки, брал в руки кирпич и разбивал его с размаху о свою косматую голову.

Потом он вставал во весь рост и, глядя на людей своими впалыми темными веселыми глазами, с удовольствием выслушивал похвальбу и давал щупать неверящим людям голову. Некоторые думали, что он прячет в волосах железку.

Разувшись, поплевав на ладони, Жужелица, рисуясь, ухватился за скобу и, разом подтягивая тело, смешно выставляя зад, показывая этим свою отчаянность, полез вверх.

Подрядчику это очень понравилось, и он сказал:

— Бесстрашный зверь, ему все нипочем, одним словом, пьяница.

Но чем дальше лез Жужелица, тем медленней и осторожней становились его движения.

Наконец он остановился и осторожно посмотрел вниз. Это его и погубило.

Сосущая сверкающая пустота вмиг уничтожила всю бодрость.

Слабея от ужаса, он судорожно вцепился в скобу, приник, оцепенел.

Потом он стал подвывать осторожно, тоскливо.

Старик-каменщик, сжалившись, карабкался с концом каната.

Добравшись до Жужелицы, старик обвязал его туловище веревкой.

Но Жужелица не мог разжать окостенелые пальцы.

Отодрать его руки старику было не под силу.

Тогда старик вскарабкался по плечам Жужелицы выше и, ухватившись за скобы, стал пинать ногами серые, обескровленные пальцы Жужелицы.

Жужелица закричал, пальцы разжались, и он повис на канате.

Жужелицу спустили вниз.

Он сидел на земле, вытаращив налитые глаза, зажав подмышками ладони.

И… блаженно улыбался.

Подрядчик, ухмыляясь, подошел к Анне, чуть отодвинул тростью со лба котелок, сказал:

— Брюнетов у нас тут нет тебя подсаживать…

Анна повернула смуглое скуластое лицо к подрядчику.

Высокая, сухая, она посмотрела на него сверху вниз испуганными светящимися глазами и молча пошла к трубе.

Подрядчик, семеня вслед, поспешно закричал:

— За увечье и смертоубийство не плачу, при всем народе говорю! — И, обратившись к рабочим, проникновенно, с мольбой в голосе, попросил — Ребята, скажите ей, я же хладнокровный, я же ей даже на рогожку копейки не дам.

Анна подошла к трубе, взялась за скобы, полезла. Она подымалась, закрыв глаза.

Рабочие молча столпились. Жужелица недоумевающе, тревожно глядел вверх, упираясь ладонями с толстыми растопыренными пальцами в землю.

И вдруг он разом вскочил.

Растолкав рабочих, схватив конец каната, полез вверх, торопясь, срываясь ногами. Он кричал:

— Не бойся, бабонька. Я тута!

Анна, протянув руку, не нащупала скобы. Пошарив в воздухе, она поняла, что- добралась до вершины.

Всползая на площадку, она села, стараясь не глядеть вниз.

Вслед ей поднялись Степан и за ним Жужелица, шумно дышавший и потный.

— Господи, — сказала Анна, — высота-то какая!

— А ты думала! — воскликнул Жужелица. — Я сам давеча чуть не… — и, произнеся грубое слово, смутился.

Одиночество на такой вышине вызывает чувство ласковой нежности к другому человеку.

Анна медленно, тяжело переводя дыхание, боясь поднять руку, озиралась.

Далеко, словно черное кишащее облачко, летела птичья стая.

Стая приближалась.

Воздух наполнялся свистящим шорохом и скрипением крыльев.

Плотная, тяжелая и теплая воронья стая неслась на трубу, заслоняя свет, обдавая нагретым птичьим запахом.

Анна, закричав, закрыла лицо руками.

Жужелица вскочил и стал махать шапкой. Несколько тяжелых птиц ударились об него. Стая, треща крыльями, шарахнулась в сторону.

Жужелица произнес, отдуваясь:

— Не я — спихнули б. — И потом добавил хвастливо: — Если б им ума прибавить, они нас здесь склевать свободно могли. Как волки в лесу, растерзали б.

Жужелица стал напарником Чибиревых и поселился с ними в бараке.

Напившись, Жужелица не показывался людям, а отсыпался где-нибудь на улице.

Придя на следующий день, он говорил искательно и кротко Анне:

— Брательник у меня старший дворник, сектант, непьющий, у него гостил.

Анна хмуро и безразлично отвечала:

— А мне что? Жена я тебе, что ли!

Жужелица становился грустным и заискивал перед Степаном, называя его уже не сынком, а почтительно — Степаном Максимычем.

Однажды, когда в бараке никого не было, Анна держа в платке на коленях деньги, отсчитывала Жужелице его долю за шестую их совместно выложенную трубу.

Жужелица, сияющий, праздничный, глядел счастливыми глазами на озабоченное лицо Анны и лукаво усмехался.

— Вот, — сказала Анна, аккуратно перевязывая стопку денег веревочкой, — бери на пропой.

Жужелица отстранил деньги и сказал:

— Не надо.

— То есть как это? — спросила Анна.

— Очень просто, нет надобности. Одним словом, бери и с тем будь хозяйкой, — объявил Жужелица и, решительно подтянув голенища новых сапог, поднимая голову, искоса тревожно посмотрел на Анну.

Анна не шелохнулась. Она только подняла руку к горлу и погладила шею, словно что-то мешало ей.

Она произнесла медленно, почти нараспев:

— Пока Степан не женится, не будет этого.

Но потом вдруг поспешно, со скорбью сказала:

— Какая тебе от меня радость, Захар? Тронешь ты меня, а я буду глаза закрывать. Максима видеть буду. Постыло все мне это.

Жужелица сипло спросил:

— Не любишь, значит?

— Нет.

— Значит, уйти мне лучше?

— Уйти.

На следующий день Жужелица исчез, и его больше никто не видел.

Со временем переменился характер Анны.

В повадках ее появилась нарочитая грубость.

Одевалась теперь она в мужские ватники, стала курить махорку. Некрасиво остригла волосы.

Сама договаривалась с подрядчиками, яростно торгуясь за каждую копейку.

Иногда в минуты тоски Анна говорила сыну:

— Куликов сопля, мразь, ведь он кирпичи с воза в штабеля сложить не может. А со мной с осанкой, с ухмылкой. «Все равно, — говорит, — ты баба, а что на трубы лазаешь, так это от бешенства. Дать тебе мужика, враз бы присмирела». Хотела я ему киянкой по башке…