Это не страшно - Страница 2

Как-то Шастин сказал. Христианский мир совсем не странен обилием дней памяти своих святых: ежедневное воспоминание в церкви не дает душе расслабляться наблюдением мирских военных событий и участием в них. Мудро.

Столкновение с неожиданностями сельской жизни – это как на говешку наступить. Впрочем, русская действительность – сплошь неожиданности и говешки. Если бы европеец или америкос так часто сталкивались бы с неожиданностями и спокойно переживали их (ну, пусть даже с легким душевным трепетом, как то: вот ведь пришла зима – зараза, нежданно, в декабре,) кем бы они стали? Правильно, русскими. Русский – не национальность, а состояние души.

Вот только идеи русской нет, вокруг которой следовало бы объединиться!.. Здорово было бы! Все население Земли, по духу – РУССКИЕ, только у некоторых языки разные и цвет кожи, и все сматериться могут, вот времена!.. Мечтатель ты, Турчин, похмельный!

Врачи на приеме и в стационаре судорожно меряют давление всем своим пациентам подряд, дабы изобразить, что они их обследуют, долго и с умным видом выслушивают шумы легких и тоны сердец у семидесятилетних, якобы по их легочным и сердечным шумам можно сказать что-то очень конкретное, определенное, доискаться, наконец, до причины болезни и лечить ее, мерзкую, лечить! А годков-то пациенту – 79–84, а у врача-то он был последний раз лет этак 10, а то и 20 назад: «приезжали, давление мерили, а как же! А флюшку дык кажный год таскают делать». А врачей в селах в 8-10 раз меньше, чем положено по нашим рассейским нормативам, да и самым молодым уж давно за тридцатник. Читаем ли мы что новое в медицине? А коров когда терапевту доить, акушерке гусей щипать, детей кормить и в школу отводить, в огороде-садике работать? Муж-то законный после работы своей, физически и этилированно устал, на отдыхе, храпит. Крыша подтекает? Ага! Кто полезет? Конечно рентгенолог, хозяин, а че, не мужик? О чем это вы – о новом в медицине? Знаем и о новом, только это новое стоит в сто раз дороже эналаприла, стрептоцида, ципрофлоксацина и левомицетина (который, говорят, если втихушку мужу в водку подмешать – рвать будет за три метра, может и рефлекс условный приобретет, если не преставится). А в наших провинциальных больницах лекарственные препараты, выпущенные три десятилетия назад и которые можно перечислить по пальцам рук, до сих пор сражаются с недугами под страшными заморскими названиями; нет компьютерных томографов, разве что один-два аппарата ультразвуковой диагностики на пятьдесят тысяч населения, один рваный тонометр на сорок человек в терапевтическом отделении с одним размером манжеты и на толстую, и на тонкую руку; покупка медицинских халатов, ручек, бумаги, пластыря, клея за свой счет и много чего другого. Кто-то и денег бабкам дает на лекарства и свои лекарства им приносит…

Да! Зашибись. Агонирует медицина. Но пока останется хоть одна клинически мыслящая башка в каждом отделении, не сетующая по мизерной зарплате, которую совершенно законно можно назвать подачкой или милостыней – будет наша горе-медицина агонировать еще Бог весть сколько времени! Качественно и эффективно лечить уже не будет… И здоровых уже нет – есть недообследованные.

Так нехотя рассуждал Иван Николаевич Турчин, лежа на продавленном диване в ординаторской: так много людей хотят, чтобы я жил, что хочется умереть.

Из вышеподуманного выскочила следующая мыслишка.

Младшему сыну посвящается.

Откуда у тебя появится мудрость? Ты не читаешь книг, не смотришь хороших картин, не трудишься для заработка хотя бы на карманные расходы, не живешь по совести. Откуда у тебя самоуверенность? Да. Молодежь любой эпохи самоуверенна, но обычно иначе: конструктивно революционна в лучшем случае, преступно анархична – в худшем, а ты – вызывающе пассивен. Кто же тебя будет кормить через несколько лет? Папа врач? Держи карман шире!

А мы стареем:

«До 10 лет себя не помню, после 20 – стараюсь забыть, это немного перефразированный Бегбедер, стыдно; осталось в жизни десять золотых лет: тут и первая любовь, первая женщина, первая зарплата, первая подлость, никем не замеченная, принесшая дивиденды.»

Мысли Ивана Николаевича метались в широчайшем диапазоне человеческих познаний, пока мозг не заснул.

Вечер. Дежурство, сутки, воскресенье. Он лежит на продавленном диване, уперев взгляд в цветные пятна телика, не осмысливая происходящего. Его же мысли продолжают метаться по просторам виртуальной Вселенной, опережая друг друга в приоритетах, тут же забываются, рождаются новые, ничего в голове не откладывается.

В ординаторскую заглянула медсестра:

– Доктор, в двенадцатой бабке плохо, у окна, справа. Давление нормальное. Посмотрите.

Физическое страдание постороннего человека вызывает у него чувство досады, раздражение от потревоженного кисло-сладкого самопогружения: как прожить до зарплаты.

Входя в палату он преображается автоматически, это выработано с годами: на лице сочувственная озабоченность, быстрый собранный шаг, удавка на шее – фонендоскоп.

– Что случилось?

– Доктор, сердце…

– Что «сердце»?

– Болит. Все болит…

– Как болит? Давит, колет, режет, ноет?

– Все болит. Не знаю. Дышать тяжело, болит сердце…

– Сколько уже болит?

– Всю жизнь болит…

Выходя из палаты, на ходу бросает сестре:

– Сделай ей элзепам и анальгин.

В истории дописал в назначения амитриптилин, да побольше, да почаще.

Что происходит с нашими бабушками? В больнице как медом намазано! Тянутся в больницу осенью, зимой, как паломники в Мекку. Терапевтическое отделение – без ремонта несколько лет, вонь смеси мочи, старости и табака отбивает желание не только перекусить, даже дышать. К этому быстро привыкаешь, но выйдя из отделения и появившись в нем снова остро чувствуешь этот запах геронтологии.

– Доктор, в тринадцатой у бабки Стасюк давление 220.

– Сейчас, подойду.

Восьмидесятилетняя бабка Стасюк – одна из «звезд» местной «терапии» на все времена! Поступила сегодня, с утра, «по скорой». Ложится в отделение практически ежемесячно. Примечательно, что после очередной выписки она совершенно сознательно бросает принимать какие бы то ни было лекарства, кроме корвалола, и ждет очередного гипертонического криза, чтобы на «скорой» торжественно приехать в благословенное терапевтическое отделение! Нет нужды объяснять ей, что лекарства от давления больному нужно принимать постоянно, независимо от уровня давления. Стасюк дома упорно лекарств не пьет. Из всех препаратов, заслуживающих внимания, для Стасюк существует только эналаприл, который она потребляет уже лет десять и в неимоверных количествах – по шесть и восемь десятимиллиграмовых таблеток в день. Благо, препарат дешевый. Родственники ее ведут себя то нагловато, то таинственно, с заискиванием.

– Что случилось? Где болит? – Он уже неэмоционален, даже раздражения нет в его голосе.

– Ну, вот, опять, давление прыгает и голова кружится, все в стороны бросает, побилась уже вся, вона где только синяков нет!

– А что пьете сейчас?

– Да то и пью, что ты мне давеча прописал…

– Как же, помню: лозап, сотку, вечером, берлиприл плюс, утром, беталок, 50 миллиграммов, утром и кардиаск, вечером, и что, все равно давление не падает? А что участковый рекомендует?

– А что, участковый? Нет его сейчас у нас в селе, вот и глотаю горстями энам и, как его, «капоприл» или как его там, и ничего, все так же…

– Я же Вам все расписал, что же Вы моих рекомендаций не слушаете? Все лекарства надо в вашем возрасте пить постоянно!

– Да дорого все, милый! Это ж полпенсии отдать надо.

– А жить-то еще хочется?

– Да надо бы еще пожить! – вздыхает Стасюк. – Вот бы голова не кружилась.