Это мы, Господи! Повести и рассказы писателей-фронтовиков - Страница 141
— Саша! А что еще видишь-слышишь?
— Слева — два зарева появились.
— А около тебя — наш кто есть?
— Никого. Мы тут дворец прекрасный заняли.
— Я имею сведения: могут вот-вот пойти. А ты коробочки раскинул. Подсобрал бы, пока стрельбы нет.
— Да как же можно?
— Да что ими слушать?
Топлев докладывает: теперь и ему слева зарево видно. А Урал — не отвечает. Спят, что ли? Но не могли же — все заснуть?
Топлев — молоденький, хиловат. А ведь могут с фланга пушки обойти. Внушил ему: поднять все расчеты, никому не спать, разобрать карабины, гранаты. Быть готовым оборонять огневые напрямую. Держи связь, сообщай.
Останин пришел:
— Товарищ майор! Хороший хутор нашел, пустой. Метров пятьсот отсюда. Перейдем?
Да уж есть ли смысл? Пока линии прокладывать — еще что случится.
И прошло еще с полчаса.
Зарева слева, по северной стороне, еще добавились. Близких — уже три, а какое-то большое — сильно подальше.
Но стрельбы — ни артиллерийской, ни миномётной. Ружейная может и не дойти.
А справа, откуда снял НП Касьянова, хоть никаких признаков не было, но рельеф, огибающая лощина — очень давали основание опасаться.
Тут и Останин вернулся из передней лощины, он по совести не может на месте усидеть. Говорит: на том склоне копошились фигурки, две-три. Почти наверняка можно б застрелить, да воздержался.
Пожалуй, и правильно.
С местными проводниками немцы тут и каждую тропу найдут. А за рельефом — и батальон проведут, и с санями.
Видимость все меньше. Кого пошлешь — до метров ста еще фигура чуть видна, больше по догадке — и все.
В темноте — пехотной массой, без звука? На современной войне так не наступают, невозможно. Такое молчаливое наступление организовать — еще трудней, чем шумное.
А — и все на войне возможно.
Если немцы сутки уже отрезаны — как же им, правда, не наступать!
Мысли — быстро крутятся. Штаб бригады? Как могли так бросить?
Отступать — нельзя. Но — и до утра можем не достоять.
Да бесполезно тут стоять. Надо пушки спасать.
Рискнуть еще одну батарею оттянуть? Уже не признают за маневр: самовольное отступление.
Ну, хоть тут пока: стереотрубу, рацию, какие катушки лишние — на сани. И сани развернуть, в сторону батарей. Мягкову:
— Вторые диски к автоматам взять. Гранаты, сколько есть, разобрать.
Да разговаривать бы еще потише, ведь разносится гомон по полю.
Конечно, может и танк быстро выкатить. Против танка — ничего нет. И щели мелкие.
Телефонист зовет Боева. По их траншейке — два шага в сторону.
Опять комбат звукачей. Очень тревожно: его левый звукопост захвачен немцами! Оттуда успели только: «Нас окружают. В маскхалатах». И — все.
— А у вас, Павел Афанасьич?
— Пока — не явно.
— У меня на центральной — пока никого. Но коробочки — сверну, не потерять бы. Так что — будьте настороже. И забирайте свою нитку.
Боев не сразу отдал трубку, как будто ждал еще что услышать.
Но — глушь.
Это — уже бой.
Мягкову:
— Давай-ка всех, кто есть, — рассыпь охранением, полукругом, метров за двести. Оставь одного на телефоне, одного в санях.
Мягков пошел распоряжаться тихо.
Рассыпать охранение — и риск: узнаешь — раньше, но отсюда стрелять нельзя, в своих попадешь.
А держаться кучкой — как баранов и возьмут.
Волнения — нет. Спокойный отчетливый рассудок.
Проносились через голову: Орловщина, на Десне, Стародуб, под Речицей. Везде — разный бой, и смерти разные. А вот чего никогда: никогда снарядов не тратил зря, без смысла.
Ликование бобруйского котла. Гон по Польше. Жестокий плацдарм под Пултуском.
А ведь — одолели.
…До утра додержаться…
На северо-востоке — километра за два — протрещали автоматные очереди. И стихли.
А — примерно там, куда Балуев пошел.
У Топлева на огневых — снаряды соштабелеваны близ орудий. Но стрелять, видно, не придется раньше завтрашнего света. А вот приказал комдив всем расчетам карабины приготовить — их же никогда и не таскают, как лишние, сложены в снарядных кузовах. Для тяжелых пушкарей — стрелковый бой не предполагается. Автоматы — у разведчиков, у взводов управления — они все на НП.
Не стало видно ни вперед, ни в бока, все полумуть какая-то.
Топлев и без того расхаживал в тревоге, в неясности, а после команды комдива разбирать карабины?..
Вот, стояли восемь пушек в ряд, как редко строятся, всегда батареи по отдельности, — и нервно ходил Топлев, маленький, вдоль этих громадин.
У каждой пушки — хорошо если полрасчета, остальные разошлись по ближним домам и спят: сухо, тепло. Да кто и подвыпил опять трофейного. И шофера где-то спят.
Настропалил всех четырех командиров взводов: разбирать оружие, готовиться к прямой обороне.
Одни подхватывались, другие нехотя.
Хоть бы был замполит при дивизионе, как часто околачивается, — его б хоть побоялись. Так и его комиссар бригады оставил по делам при себе до утра.
Но и нападать же не станут без артподготовки, хоть сколько-то снарядов, мин пошвыряют, предупредят.
А — тихо. И танкового гула не слышно.
Слушал, слушал. Не слышно.
Должно обойтись.
Пошел — в Кляйн, к штабной машине. Ведь там — все, всякие документы. Если что?.. — тогда что?
Велел шоферу быть при машине. А радисту — Урал дозываться.
Пошел опять в Адлиг, на огневые.
— Товарищ капитан! — глухим голосом зовет телефонист, где примостился в сенях. — Вас комдив.
Взял трубку.
Боев — грозным голосом:
— Топлев! Нас тут окружают! Готовь оборону!
И еще, знать, клапана на трубке не отпустил — услышался выстрел, выстрел!
И — все оборвалось. Больше нет связи.
И Топлев ощутил на себе странное: коленные чашечки стали дрожать, сами по себе, отдельно от колена, стали попрыгивать вверх-вниз, вверх-вниз.
Да на всю огневую теперь не закричать. Вдоль пушечного ряда оббегал командиров взводов: готовьтесь же к бою! на комдива уже напали!
Теперь-то — и все зашурудились.
А штабная машина? если что? Послал бойца: обливать бензином, из канистр.
Не уйдем — так сожжем машину.
Верность отцу — была ключ к душе Олега. Мальчику — кто святей и возвышенней отца? И какая обида была за него: как его в один из тридцатых (Олегу — лет 10, понимал) беспричинно ссунули из комбрига в полковники, из ромба в шпалы. И жили в двух комнатах коммунальной квартиры, а в третьей комнате — стукач. (Причина была, кто-то, по службе рядом, сел — но это мальчик лишь потом узнал.) А с подростом: так и следовать в армейской службе? В 16 лет (в самые сталинградские месяцы) — добился, напросился у отца: натянул на себя солдатскую шинель.
Верность отцу — чтобы тут, у двух своих пушек, не посрамиться, не укорили бы отца сыном, лучше — умереть. Олег даже рад был, как это все повернулось, что их поставили на мост охранять на невиданную для ста-пятидесяти-двух прямую наводку. И — скорей бы эти немецкие танки накатывали из полумглы!
Сегодня — небывалая для него ночь, и ждалось еще большее.
Хотя по комплекту полагается на каждое орудие 60 снарядов — но сейчас и с двух взводных орудий набрали — половину того. И в расчете — семь человек вместо восьми. (Вот он, Лепетушин…) Но не добавил лейтенант бойца из другого расчета, это неправильно, достанется еще и тем. Лучше подможет этому, своими руками.
Ни той самоходки, ни того грозного полковника уже и близко не было, а орудия 6-й батареи — стояли у моста, сторожили.
Впереди — пустое темное пространство, и кажется, нет же там никаких наших частей — а стали люди набегать.
Несколько топографов из разведдивизиона — один хромает, у одного плечо сворочено. Послали их на топопривязку, когда луна светила, и застряли на тьму: ждали, может разойдется. Вперебив рассказывают: странное наступление, только молча подкрадываются — кто лопатой, кто даже ножом, изредка выстрел-два.