Это! Моя! Земля! (часть 1) - Страница 69

Где именно "там" — и без пояснений понятно. Ну, если с этой точки зрения на ситуацию смотреть, то конечно. Жизнь она все же лучше смерти. Но только уж больно варианты вырисовываются… Неприглядные. Или в этакий мини-колхоз, грядки полоть с утра и до темноты, или к какому-нибудь мужику в содержанки, или дальше в дырявой палатке с дымящей печкой сидеть. Сказочный выбор!

— Постойте! — кольнуло вдруг внезапно Женьку произнесенное женщиной слово. — Вот вы сказали, что эти ваши… ну, колхозники… Получат оружие. А его что, всем желающим выдают?

— Да, — подтвердила та, явно не удивившись такому, еще пару недель совершенно невозможному, дико звучащему вопросу, — практически. Там главных условий всего три: отсутствие судимостей или болезней "по дурке", возраст не меньше восемнадцати и наличие хоть какого-то документа, удостоверяющего личность.

— А где можно получить? — пережившая ужас трехсуточного заточения в офисе, когда шансов нет не то, что выбраться, но и гарантированно с собой покончить, чтоб дальше не мучиться, Женька к возможности получить в руки оружие отнеслась предельно серьезно. Да и Тарасик, нежно поглаживающий приклад своей "Саёжки" перед глазами до сих пор стоял. Глядя на него, Женька ясно осознала — в новом этом новом мире, страшном и жестоком, только вооруженный человек сможет считать себя человеком в полном смысле этого слова. Почти как у каких-нибудь древних славян, кельтов или еще каких-нибудь викингов. Вооружен — человек, нет — холоп, смерд, скотинка серая, бесправная и бессловесная, живущая исключительно милостью тех, у кого оружие есть.

— Да у нас на складе РАВ [100], - равнодушно пожала плечами женщина. — Прямо позади столовой, вправо от МСЧ [101]— дорога. По ней иди мимо склада ГСМ [102]и автопарка, немного не доходя до КПП, справа от дороги здоровенный такой ангар будет за забором, на калитке — табличка. Мимо не пройдешь.

— Спасибо.

Женька половину сокращений в речи своей собеседницы не поняла, но направление движения все-таки уяснила. Это главное. А дальше, как папа шутил: "Язык доведет не только до Киева, но, иногда, и до Магадана".

К ее бесконечному удивлению, никакой очереди, по которой она, собственно, и надеялась легко найти склад, перед ним не оказалось. Снаружи ангар оставил странное впечатление — на небольших треугольных фанерных табличках, белых с широкой красной каймой, что торчали на колышках посреди примерно двухметровой, разровненной граблями, песчаной "дорожки" между двумя рядами забора из колючей проволоки — суровые надписи трафаретом: "Стой! Запретная зона!", "Стой, стреляют!", "Осторожно — мины!"… А сваренная из железного уголка калитка в этом самом заборе — гостеприимно распахнута. И Женька, не обращая внимания на угрожающие предупреждения, отважно прошагала к ангару. Ворота в него тоже оказались не заперты и одна большая створка — приоткрыта. Не широко, но ей протиснуться хватило. Внутри она почти сразу уткнулась в решетку из толстых железных прутьев, за которыми виднелись длинные, уходящие во мрак ангара, ряды очень высоких стеллажей, на полках которых громоздились сотни разного размера деревянных ящиков.

— И кто это ко мне пожаловал? — слева от Женьки внезапно зажглась тусклая лампочка, и она увидела за прутьями решетки небольшую комнатку. Почти обычную такую каморку, только стены не сплошные, а решетка. И убранство для таких вот каморок вполне стандартное: деревянный, некогда лакированный и сильно поцарапанный письменный стол, на котором лежат кипой какие-то бумаги, и стоят рядышком старенькая настольная лампа и почти новый ноутбук "Тошиба", низкий, накрытый синим армейским шерстяным одеялом топчан в углу. В решетке перед столом, чуть выше уровня столешницы проделано окошко с широким, тоже металлическим, из гладкого полированного стального листа, подоконником, невысокое, но длинное. А на топчане сидит, щурясь и моргая на свет, пожилой мужчина, одетый в уже ставший ей привычным за последние дни камуфляж.

— Прости старика, красавица, что-то разморило меня после обеда, вот и прикемарил, пока нет никого, — обезоруживающе улыбнулся он и развел руками, как бы извиняясь.

А приятный дяденька. И улыбка хорошая, добрая, и глаза такие… располагающие. Вот только уродливый большой шрам на правой щеке немного впечатление смазывает. Но не портит, даже несмотря на шрам он похож на этакого доброго дядюшку.

— Здрасте, — немного невпопад брякнула Женька.

— И тебе не хворать, дочка. Меня, кстати, Николай Николаич зовут, дядя Коля. С чем пожаловала?

— Очень приятно, Женя, — вежливо кивнула она. — Я к вам за оружием пришла. Мне в штабе сказали, что его тут выдают.

— Вот ведь времена настали, — как бы самому себе протянул кладовщик дядя Коля, — раньше красивым девушкам цветы нужны были и подарки всякие. А теперь — вот эти железки… Ой, плохи дела…Что ж тебе выдать-то, красивая? "Трехлинейка" тебе великовата будет, ты сама чуть выше ее ростом, да и СКС великоват будет. ППШ — уж больно тяжелый, неудобный…

Пока, бормоча что-то себе под нос и поскребывая подбородок мозолистыми пальцами, кладовщик размышлял, чем бы ему все же вооружить Женьку, она подошла ближе и стала разглядывать развешенные на стене позади топчана, единственной нормальной стене этой маленькой кондейки, плакаты и фотографии. Плакаты, впрочем, ей интересными не показались — обычные рекламные постеры с полуголыми длинноногими красотками в разнообразном камуфляже и с оружием. На каждом — логотип фирмы "Носорог", выпускающей, как Женька поняла, все эти самые шлемы, щиты и разную форму. А вот фотографии оказались куда интереснее, пусть и были маленькими, да и освещение хорошим назвать было трудно. Но на зрение она никогда не жаловалась и потому без особого труда их разглядела. Надо же, чем-то даже похоже на плакаты. Правда, на ярких глянцевых плакатах — почти раздетые девицы с большим, едва прикрытыми новенькими, яркой расцветки камуфлированными куртками и майками, бюстами, замершие в неестественных, явно постановочных позах с автоматами, которые, похоже, и держать-то толком не умеют. А на фото, блеклых и выцветших — совсем даже наоборот, молодые, крепкие, коротко стриженные или выбритые наголо парни, в потрепанном, выгоревшем камуфляже, увешанные с ног до головы оружием. Причем оружие это, по всему видно, им так же привычно, как собственная рука и нога, оно от них просто неотделимо. По одной фотографии, на которой группа таких вот ребят позирует на фоне избитой пулями до состояния решета придорожной стелы с большими, тоже сильно пострадавшими буквами, складывающимися в слово "Грозный", она определила-таки место, где все снималось — Чечня. А еще на одной, уже совсем другого качества, словно ее хороший фотограф для какого-нибудь журнала снимал, она увидела среди парней в темно-красных беретах, хозяина кондейки. Правда, на фото он лет, наверное, на двадцать пять-тридцать моложе, лицо суровое, с упрямой складкой на переносице, ухоженные, почти гусарские усы. Одет в новехонькую камуфлированную форму, чем-то отдаленно похожую на камуфляж спасших ее омоновцев, только более темных тонов и с пятнами, больше похожими на кляксы [103]. На голове — такой же как и у остальных берет, который, она вспомнила, называется краповым и который носят только самые крутые парни из спецназа Внутренних войск, на груди два светло серых креста на темно-бордовой колодке [104]и хорошо знакомая ей по открыткам ко Дню Победы и фильмам про Великую Отечественную медаль — "За отвагу". Молодой дядя Коля опершись подбородком на кулак, смотрит на играющего на гитаре и что-то поющего парня. И глаза у него очень грустные. Надо же, это получается, что забавный кладовщик в прошлом — настоящий герой, спецназовец. А ведь по виду и не скажешь.