Это было в каменном веке. Охотники на мамонтов. Пещеры красной реки - Страница 90

Почему Абахо выбрал для проверки столь неподходящее время? Неужели он не видит, что Нум сгорает от желания закончить беседу и ждет не дождется, когда Мудрый Старец отпустит его собираться в дорогу вместе со всеми Мадаями?

Однажды к вечеру, Нум, не выдержав, спросил:

— К чему эти бесконечные повторы, Учитель? К чему они сейчас, когда на днях выступаем в поход и нам обоим давно пора заняться дорожными приготовлениями и сборами?

Помолчав немного, Абахо ответил:

— Настало время открыть тебе правду, сын мой! Я не иду с вами на Юг в этом году!

Нум растерялся от неожиданности. В полном недоумении смотрел он на Учителя. Абахо вздохнул:

— Да, мой мальчик, я не пойду нынче с вами. Моя больная нога не выдержит трудностей дальнего пути. А быть своим сородичам в тягость во время кочевья я не хочу. Ты заменишь меня в походе и на летней стоянке. Сердце в груди мальчика упало. Абахо не будет с ними в походе! Нет, это немыслимо, это просто невозможно себе представить! Широко раскрыв глаза, Нум смотрел на Абахо и вдруг заметил, как сильно сдал за эту зиму Мудрый Старец. Сломанная во время землетрясения нога его так и не срослась как следует, он передвигался с трудом и сильно хромал. Одышка мучила его. И Абахо решил остаться на берегах Красной реки в обществе трех или четырех стариков, которым, так же как и ему, долгое путешествие на Юг было уже не под силу.

Пристально глядя на Нума, Абахо торжественно повторил, что поручает племя Мадаев ему, своему ученику и преемнику. Нум будет лечить больных и раненых, возносить молитвы духам Земли, Воды, Воздуха и Огня, созерцать утром и вечером небо, намечая по звездам путь, которого Мадаям следует держаться, или отыскивать дорогу, если путникам случится потерять ее и заблудиться. И — самое трудное, самое сложное! — он должен стать другом, советчиком и помощником для всех тех, кто нуждается в совете, поддержке и помощи.

Самонадеянный, воображавший, что он уже знает все, Нум вдруг с ужасом обнаружил, что еще не имеет представления о множестве вещей. Это открытие окончательно сразило его. Он почувствовал, что слишком молод и неопытен, что ему не по силам такая огромная, такая тяжкая ответственность. Бросившись на колени перед Абахо, он стал умолять Учителя не отпускать его одного на летнее кочевье. Пусть Мудрый Старец и на этот раз сопровождает племя Мадаев, даже если его придется нести всю дорогу на носилках! Но Абахо не внял его мольбам. Он молча отвязал от пояса свой кожаный мешочек, вынул из него заветный талисман и торжественно вручил Нуму. Нум узнал круглый, просверленный посредине камень на тонком кожаном ремешке, с помощью которого Абахо два года тому назад воспроизводил глубокий и мощный голос бизонов.

Нум, как и все его сородичи, безоговорочно верил в могущество талисманов. Он бережно спрятал на груди магический камень, но сознание непосильной ответственности не проходило.

Совсем недавно Нум потерял Яка, своего единственного преданного друга. Сегодня он теряет, — правда только на время, — мудрого и доброго Учителя, направлявшего его первые шаги по дороге Знания. Кого ему предстоит потерять завтра?

Нум поделился своими огорчениями с матерью, но Мамма выслушала его рассеянно и безучастно: мысли ее были заняты другим. Маленький Эко, ее младший сын, вот уже несколько дней заходился от приступов кашля, и Мамма думала только о том, как облегчить страдания малыша. Не знает ли Нум верного средства, чтобы избавить Эко от болезни? Нум постарался применить для лечения братишки все знания, которые передал ему Абахо. Потом подошел к отцу и хотел поговорить с ним и посоветоваться. Но Куш был слишком занят приготовлениями к походу, чтобы выслушать Нума внимательно. На нем, как на вожде племени, лежала вся ответственность за удачу летнего кочевья.

Печально вздохнув, Нум отправился к Цилле. Он несколько пренебрегал ею этой зимой, занятый учебой и неотвязными мыслями об Яке. Разговоры молодой девушки частенько казались ему пустыми и бессодержательными. Цилла проводила теперь все свободное время, расшивая свои меховые одежды разноцветными кожаными ремешками, костяными бусами и раковинами. Прищурив длинные ресницы, она окидывала оценивающим взглядом свою работу, затем, приложив к вышивке браслеты, подаренные ей сыном вождя Малахов, любовалась творением своих рук.

Нум поделился с девушкой терзавшими его сомнениями и опасениями.

Цилла проявила самое дружеское сочувствие его невзгодам:

— Ах, как досадно, что дед Абахо не может сопровождать нас, как обычно, в походе! Но он действительно сильно постарел и ослабел. Впрочем, я уверена, что ты прекрасно справишься без него, Нум! Ты теперь такой умный и так много знаешь!

Голос у Циллы был мягкий и певучий, глаза смотрели на Нума дружелюбно и ласково, на губах блуждала загадочная улыбка. Но Нуму вдруг показалось, что мысли ее где–то далеко. О чем она думала? Не желая испытать новое разочарование, Нум остерегся задать ей этот вопрос, томивший его неясным предчувствием беды.

Загадка разрешилась скоро.

…Уже пять дней племя кочевало в южном направлении. Навстречу ему буйно и победно шествовала весна. Пробудившись от долгой зимней спячки, природа словно торопилась наверстать упущенное. Все вокруг зеленело и цвело, благоухало и пело. Всюду звенели и бурлили весенние ручейки, бежавшие по ложбинам среди мха и молодой зелени, сталкиваясь и сливаясь, огибая полянки цветущих ирисов и примул. На деревьях лопались и раскрывались почки, выпуская на волю нежные, светло–зеленые листья, трепетавшие на свежем весеннем ветру. Даже нависшие над рекой угрюмые гранитные утесы, казалось, ожили и помолодели. Розовые в лучах утренней зари и кирпично–красные на закате, они словно тоже участвовали в общем празднике обновления.

Вечером пятого дня Мадаи сделали привал на опушке каштановой рощи.

Пышная молодая листва весело шелестела над головой. Нум озабоченно расхаживал среди сородичей, прикладывая целебные травы к ссадинам, порезам и ушибам, растирая натруженные во время дневного перехода плечи и колени. Ему некогда было думать о собственной усталости и поврежденной лодыжке, которая к вечеру начинала тихонько ныть. Нум не смог бы сказать, доволен ли он. Но он чувствовал, что нужен соплеменникам, и это сознание было для него лучшей наградой за все труды. Утешив, как умел, маленькую девочку, которая плача, показывала ему расцарапанную колючкой ручонку, Нум выпрямился и увидел трех незнакомых людей, направлявшихся к становищу Мадаев. Самый высокий из них оживленно махал ему рукой. Нум всмотрелся — и вдруг, к великой своей радости, узнал Ури. Его сопровождали двое юношей из племени Малахов. Среди веселой суматохи, поднявшейся в становище Мадаев при появлении гостей, Нум сначала ничего не заметил. В стоявшем рядом с Ури молодом и стройном воине он не сразу узнал долговязого, нескладного подростка, плясавшего с Циллой на празднике встречи двух племен. За эти годы сын Тани превратился в красивого юношу, который мало чем напоминал прежнего самодовольного мальчишку, безудержно хваставшего своими охотничьими подвигами. Теперь это был спокойный, уверенный в себе человек, державшийся с большим достоинством, как и подобало сыну вождя племени. Широкая улыбка то и дело освещала его открытое мужественное лицо. Нум не заметил также, что Цилла стоит в стороне, потупившись, и лишь украдкой наблюдает сцену встречи сквозь опущенные ресницы. На девушке была расшитая разноцветными бусами и раковинами праздничная одежда; тонкие смуглые пальцы беспокойно перебирали камушки на пестрых браслетах, украшавших ее обнаженные руки.

Смысл происходящего дошел до Нума только в конце трапезы, когда сын Тани поднялся с места, подошел к Цилле и взял ее маленькую руку в свою широкую ладонь. Маленькая рука задрожала, но девушка не отпрянула назад, не отдернула руки. Все также не поднимая глаз, она встала с места, позволила сыну Тани подвести себя к Кушу, и Куш громко и торжественно спросил Циллу, согласна ли она покинуть родное племя, чтобы стать женой сына вождя дружественного племени Малахов?