Это было в каменном веке. Охотники на мамонтов. Пещеры красной реки - Страница 89

С того дня как Нум согласился на разлуку со своим четвероногим другом, среди Мадаев вновь воцарились мир, спокойствие и согласие. В первое время сородичи, испытывая горячую признательность к Нуму за принесенную им для блага племени жертву, всячески старались высказать мальчику свою дружбу. Встречая Нума, Мадаи широко улыбались ему, ласково подталкивали локтями и кулаками, дарили разные мелкие подарки. Но мальчик, поглощенный своим горем, равнодушно принимал эти изъявления симпатии, ни на минуту не забывая, что только из–за косности соплеменников ему пришлось расстаться с Яком.

И только после кратковременного облегчения Мадаи снова почувствовали смущение и неловкость, поняв, что причинили мальчику жестокое и непоправимое горе.

Нум проводил теперь долгие часы, сидя на гранитном валуне возле входа в отцовскую пещеру. Не отрывая глаз от темневшей вдали опушки Большого леса, он лихорадочно прислушивался ко всем звукам, которые доносил до него оттуда порывистый, холодный ветер. Страшная мысль терзала его день и ночь: жив ли Як? Что, если дикие сородичи не захотели принять его обратно в свою стаю и прогнали волчонка, а быть может, растерзали, как некогда старого вожака, отца Яка? Глядя перед собой остановившимися от ужаса глазами, Нум видел Яка в луже крови, умирающего на холодном снегу, отвергнутого всеми: и волками и людьми. Это видение преследовало мальчика; он не в силах был отделаться от горького предчувствия.

Но однажды, вьюжным морозным вечером, когда ветер вздымал с земли мириады снежинок и со страшной скоростью гнал их перед собой вдоль берегов Красной реки, Нум вдруг отчетливо услышал сквозь вой пурги голос своего четвероногого друга. Глубокий и мощный, он поднимался к серому зимнему небу и, казалось, говорил:

«Я здесь, я здесь, о мой хозяин! Я помню тебя, я предан тебе по–прежнему!»С этого вечера Нум словно ожил, стряхнув с себя владевшее им оцепенение. И все Мадаи ощутили, как с души у них свалилась огромная тяжесть. Воины и охотники, мужчины и женщины, старики и дети наперебой выражали мальчику свою любовь и внимание. А Цилла улыбалась ему так ласково и нежно, словно хотела испросить прощения за неведомую вину. И тогда по вечерам, сидя у жаркого костра в отцовской пещере, Нум начал говорить соплеменникам о Яке. Он рассказал Мадаям, как спас волчонка от изголодавшейся, разъяренной стаи, как долго приручал его, стараясь лаской и терпением победить природную дикость и недоверие маленького хищника. Он рассказал про случай с пещерным медведем, когда Як впервые доказал свою преданность и отвагу; рассказал о Больших Ступнях, об их трусости, вероломстве и низости, о том, как ему пришлось в одиночку пуститься за ними в погоню, чтобы спасти Яка от верной гибели…

Сгрудившись вокруг пылавшего посреди пещеры костра, Мадаи, затаив дыхание, слушали Нума. Глаза их сверкали от возбуждения, яркое пламя отражалось в темных зрачках. Наивные и непосредственные, как дети, несмотря на внешнюю суровость, они обожали такие увлекательные, захватывающие дух рассказы и переживали все события так горячо и заинтересованно, словно сами были их участниками. Лица их то вспыхивали, то бледнели, они то вздрагивали, то замирали, то весело смеялись и хлопали в ладоши, то сжимали кулаки и потрясали ими в воздухе, и снова жадно слушали, боясь проронить слово и едва осмеливаясь дышать. В самых патетических местах рассказа лучшие танцоры вскакивали с места и изображали в пантомиме нападение пещерного медведя, испуг и унижение Гоура, крушение плота, на котором Нум пустился в погоню за Большими Ступнями, освобождение Яка.

Так мало–помалу молодой волк, изгнанный Мадаями, сделался в их глазах легендарным существом, сказочным героем, образцом отваги, дружбы и преданности.

Если погода позволяла, дети племени выбегали из тесных и душных жилищ на берег реки, чтобы хоть немного размяться. У них были теперь новые игры: «в волка и пещерного медведя», «в волка и рыжих человечков», «в спасение Яка». Но никто из ребят не хотел быть Гоуром, и каждый мечтал сыграть Яка. Прижав ладони к вискам, они поднимали над темноволосыми головенками указательные пальцы, изображавшие острые уши маленького волка, или же носились вприпрыжку среди сугробов подражая волчьему бегу. Нум веселился от души, глядя на эти новые, рожденные его рассказами игры.

— Видишь, сын мой, — говорил довольный Абахо. — Твоя жертва не была бесцельной. Она пошла на пользу нашей затее. Если бы мы с тобой упорствовали, не желая расставаться с Яком, дело кончилось бы тем, что Мадаи в один прекрасный день убили бы нашего питомца, потому что все племя жило в постоянном страхе. А теперь они узнали о волчонке столько хорошего, что многие в глубине души уже жалеют об его изгнании.

— Як вернулся к своей прежней дикой жизни, — грустно отвечал Нум. — Назад он не придет.

— Кто знает? — задумчиво улыбался Абахо. — Кто может это знать?

Нум молча качал головой, но в самой глубине души не мог запретить себе надеяться. Несколько раз с опушки Большого леса к нему долетал голос Яка, уже не визгливый и пронзительный, как в раннем детстве, а глубокий и мощный. Это был голос взрослого зверя в расцвете сил, торжествующая песня свободного и счастливого существа, разносившаяся далеко вокруг над заснеженными просторами. На исходе зимы к голосу молодого волка присоединился другой, более высокий и звонкий. Як больше не охотился один, он нашел себе подругу.

Нум понял, что теперь ему никогда не увидеть больше своего верного друга.

Но у мальчика не было времени предаваться отчаянию и горю. Другие волнения и заботы отвлекали его от горьких дум. С приближением весны Мадаев охватило неясное беспокойство. Они по сто раз на дню поднимали вверх головы и зорко всматривались в небо на юге, мечтая увидеть наконец в весенней лазури первые стаи перелетных птиц, возвращающихся в родные места из жарких стран, где они провели зиму. По ночам люди просыпались и чутко прислушивались — не трещит ли на реке лед. Они выискивали на освободившихся от снега южных склонах холмов первые весенние ростки и, радостно смеясь, показывали их друг другу. Мужчины приводили в порядок охотничье оружие и испытывали его. Из тесной пещеры Сика, оружейника, с утра до вечера доносились то звонкие, то глухие удары. Осколки кремня летели во все стороны. Наконечники для стрел, дротиков и копий выстраивались рядами вдоль стен, зубчатые и острые. Помощники Сика терпеливо оттачивали и шлифовали мелким песком затупившиеся лезвия каменных топоров и костяных копий.

Женщины готовили в дорогу меховые одежды и одеяла, собирали остатки зимних запасов пиши, закапывали в укромных уголках пещер ненужные в походе орудия и предметы домашнего обихода и то и дело ссорились из–за тесноты и перенаселенности жилищ.

Дети и подростки еле сдерживали свое нетерпение. Мысленно они уже видели себя на необъятных просторах далекого Юга. Забывая ожидавшие их на многодневном пути трудности, не помня изнурительного осеннего перехода, они думали только о переправах через многоводные реки и о новых горизонтах, открывающихся с высоты каждого горного перевала. Жажда дальних странствий овладела всеми Мадаями — от мала до велика. Нум был совсем не прочь участвовать в этой всеобщей веселой суете и сборах. Он тоже чувствовал зуд в ногах и смутное беспокойство в сердце. Но Мудрый Старец не давал ему ни минуты роздыха. Он вдруг решил — неизвестно с какой целью — устроить Нуму генеральный экзамен и проверить, запомнил ли тот все Знание, преподанное ему за два года обучения. Уединившись с Абахо в Священной Пещере, Нум целыми днями повторял рецепты лекарств и снадобий, начатки примитивной анатомии, обрядовые песни, молитвы и заклинания. Он заучивал расположение ночных небесных светил, по которым следовало определять направление в дремучих лесах, горных ущельях и необъятных степных просторах. Все это он уже давно знал наизусть и бесконечные повторные вопросы Абахо раздражали и возмущали его до крайности. Но Мудрый старец, словно не замечая его нетерпения, снова и снова испытывал прочность его познаний и остроту ума.